– Я мог бы убить тебя сотню раз, пока ты стоял здесь. Но не стал, потому что ты мой брат. Я мог бы убить тебя сейчас, но не убью. Причина та же. Я не ношу оружия, поскольку совсем не нуждаюсь в нем, и не таю злобы, иначе бремя моей жизни стало бы невыносимым. Но не тебе судить о нашей матери, ибо ее пути ведомы только ей. Я в равной степени не порицаю и не восхваляю ее. Я знаю, ты пришел сюда убить меня. Если хочешь получить такую возможность – попридержи свой язык, брат.
– Ладно, больше не будем о ней.
– Очень хорошо. Ты знаешь, кем был мой отец, знаешь и то, что я не новичок в воинском искусстве. Я дам тебе шанс убить меня в схватке, но только если ты сначала кое-что для меня сделаешь. В противном случае я исчезну, найду еще кого-нибудь себе в помощники, а ты можешь провести остаток своих дней, разыскивая меня.
– Наверное, это оракул и предвещал, – говорит Гор, – и он сулит мне дурное. Однако я не могу упустить случай исполнить свою миссию раньше, чем этого добьется эмиссар Анубиса – вот этот Оаким. Я не знаю его сил, которые могут и превышать твои. Я буду соблюдать перемирие, выполню твою просьбу, а потом убью тебя.
– Этот человек и есть посланец Дома Мертвых? – Принц долго смотрит на Оакима.
– Да.
– А ты знал это, мой Ангел Седьмой Станции?
– Нет, – откликается Фрамин с легким поклоном.
– И я не знал, Повелитель, – вторит Мадрак.
– Тогда разбуди его. И Генерала.
– Если ты сделаешь это, – замечает Гор, – считай, что я тебе ничего не обещал.
– Разбуди обоих, – повторяет Принц и складывает руки на груди.
Фрамин поднимает трость – зеленые огни падают на два распростертых тела.
Ветер завывает с удвоенной силой. Гор смотрит то на одного, то на другого, и лицо его спокойно: – Ты встал ко мне спиной, брат. Повернись, я хочу видеть твои глаза, когда свершится мое желание. Сейчас я ничего не должен тебе. Принц оборачивается:
– Эти люди тоже нужны мне. Гор качает головой и поднимает руку. Вдруг: – Какая трогательная встреча, – заполняет комнату голос, – наконец-то три братца собрались вместе!
Гор отдергивает руку как от змеи – тень черной лошади лежит между ним и Принцем. Он закрывает глаза рукой и опускает голову. – Я забыл, – говорит он, – из того, что я сегодня узнал, следует, что я – и твой… родственник.
– Не принимай слишком близко к сердцу, – произносит голос, – ведь я знал это тысячу лет и ничего, прожил и с этим.
Оаким и Генерал просыпаются от смеха, похожего на свист ветра.
– Передай пустую иголку, пожалуйста.
– Что-что?
– Передай пустую иголку!
– У меня ее нет.
– Она у меня.
– Почему ты сразу не сказала?
– Почему ты сразу не спросил?
– Извини. Только дай ее мне. Спасибо.
– Зачем ты все шлифуешь ее? Она готова.
– Ну, чем-то же надо заняться. Ты всерьез думаешь, что он когда-нибудь пошлет за ней?
– Конечно, нет. Но это не основание для безделья!
– А я считаю, что он пошлет за ней!
– Тебя никто не спрашивает.
– А я никому и не отвечаю. Просто говорю, что он за ней пошлет.
– На что она ему? Инструмент, который никто не сможет использовать.
– Раз он заказал ее, она ему нужна. Он единственный из своего племени, кто приходит сюда по делу, и еще он – джентльмен, я знаю, что говорю. Скоро он или кто-нибудь им посланный явится сюда, чтобы забрать ее.
– Ха!
– Вот тебе и «ха»! Подожди, сам увидишь.
– Выбора-то у нас все равно нет.
– На, забери свою пустую иголку.
– Почему бы тебе не сесть на нее?!
Пес перебрасывает перчатку от одной головы к другой, пока, зевнув, не промахивается, и та падает на землю.
Он извлекает ее из костей, валяющихся вокруг, виляет хвостами, сворачивается клубком и закрывает четыре глаза.
Но еще четыре глаза горят, как угли, во тьме, что лежит за Не Той Дверью. Над ним, в лабиринте, мычит Минотавр…
Пятьдесят тысяч приверженцев Старых Сандалий, ведомые шестью жрецами-кастратами, поют величественную литанию. Тысяча воинов, обезумевших от наркотиков, выкрикивает «слава – слава-слава» и потрясает копьями пред алтарем Неодеваемых.
Начинается дождь, но на него не обращают внимания.
Осирис держит в руке череп и смеется, нажимая кнопку:
– Когда-то смертная, теперь ты вечно будешь пребывать в Доме Жизни. Когда-то красивая, ты увяла. Когда-то гордая, ты докатилась до этого.
– А кто, – отвечает череп, – кто виноват? Не ты ли, Повелитель Дома Жизни, не дающий мне отдыха? И опять смеется Осирис:
– Знай же, что я использую тебя как пресс-папье.
– Если ты когда-нибудь любил – прошу, разбей меня и позволь умереть! Не оживляй часть той, что когда – то любила тебя!..
– Но, дорогая моя леди, однажды я могу вернуть тебе тело, чтобы вновь почувствовать твои ласки…
– Мысль об этом мне отвратительна.
– Мне тоже. Но когда-нибудь она может показаться мне забавной.
– Ты мучаешь всех, кто навлек на себя твою немилость?
– Нет-нет, скорлупа смерти, разве я так жесток? Правда, Ангел Девятнадцатой Станции попытался убить меня, и сейчас его нервная система живет, вплетенная в ткань ковра, на котором я стою; правда и то, что другие мои враги существуют в более простых формах – в каминах, холодильниках и пепельницах. Но не подумай, что я мстителен. Как повелитель Жизни, я только обязан воздавать тем, кто угрожал жизни, по делам их.
– Я не угрожала жизни, Повелитель.
– Ты угрожала покою моего сердца.
– Тем, что напоминала твою жену, леди Пойду?
– Замолчи!