Я написал эту вещь в один присест, поскольку весь материал был у меня в голове. Я писал всю ночь напролет и к рассвету закончил свой труд.
Когда за окном забрезжил утренний свет, я лег в постель и заснул, удовлетворенный, что закончил работу, хотя и не представлял себе, хорошо или плохо то, что я написал.
Но беспокойство, овладевшее мною, не позволило мне долго насладиться сном. Оно не было связано с литературными опытами. Тревожили меня мысли о Джекобе Биннсе.
Где он сейчас? Спит ли, или выполняет какую-то секретную миссию, ибо, похоже, иной у него не могло быть.
Проснувшись через час, я спустился по лестнице в зал и снова увидел там Тости Пэджета. Он сразу же обратил внимание на рукопись, которую я держал в руке.
— Вот как, значит, ты взялся за дело? — Он еще раз взглянул на мой манускрипт. — Солидно.
— Я работал всю ночь. Хочешь прочесть?
— Нет, — откровенно сказал он, — и советую тебе не показывать рукопись никому, кроме того, кто может ее купить. Мнение остальных не имеет значения. Большая часть людей не способна оценить литературное произведение, пока оно не напечатано, и лишь очень немногие — после этого. Если они пожелают читать тебя еще, прекрасно, а если обсуждают твое произведение между собой, еще лучше. Я бы предпочел иметь одно-единственное произведение, о котором бы говорили в гостиницах или возле костров, чем дюжину, которая лежала бы на пыльных академических полках.
Ты вправе задать вопрос: если я так хорошо разбираюсь в литературных делах, почему я не стал преуспевающим писателем? Действительно, я хорошо знаю, что нужно делать, могу все разложить по полочкам. Но, — и тут в его голосе прозвучала горечь, — у меня нет силы воли, чтобы довести работу до конца. Я вижу, что нужно исправить то-то и то-то, но не делаю этого. Я пытаюсь придерживаться намеченного плана, но полет фантазии уводит меня в сторону. Я собираюсь что-то сделать, говорю и думаю об этом, но не делаю ничего. Писательская профессия требует одиночества и уединения, так было и так будет всегда, а я — общественное существо, мне необходимо, чтобы вокруг меня были люди, одиночество мне ненавистно.
— Человек может быть одиноким и среди людей, — возразил я. — Одиночество — это свойство сознания. Если тебе необходимо чувствовать вокруг себя толчею, пиши здесь, в любой таверне, где угодно, но всегда оставайся сам по себе.
— Я пытался так и поступать, — сказал Тости Пэджет. — Но мои друзья требуют, чтобы я вместе с ними принимал участие в игре, или ухаживал за девушками, или же зовут в какую-нибудь другую таверну, где они встречаются со своими друзьями. — Он помолчал и, пожав плечами, продолжил: — Они насмехаются над моими занятиями, заставляют меня не портить компанию и отложить писание до другого раза.
— Они пьют, — сказал я, — и будут пить через двадцать лет тоже. Только тогда они уже не будут такими веселыми и блестящими, такими общительными, а станут ворчливыми и брюзгливыми. С годами появляется и растет разочарование. А что касается их насмешек, то есть арабская пословица: «Собака лает, а караван идет».
Тости задумчиво заглянул в свой стакан, вероятно, желая показать, что он пуст. Я заказал еще выпивки и подумал, на сколько мне хватит денег. Но Тости нравился мне. Он был для меня своего рода окошком, через которое я смотрел на малознакомый мне мир.
Потом мы поговорили о разных людях, живущих в Лондоне, о тех, кто приезжает и уезжает, о том, как найти попечителя, которому можно посвятить свое произведение с надеждой получить гонорар.
— А кому ты собираешься посвятить свой труд? — вдруг спросил Тости. — И что ты будешь писать теперь?
И правда, кому посвятить свой труд? Я никого не знал в Лондоне, и вообще мне претило искать благосклонности какого-нибудь вельможи. Однако все так поступали, и это, по-видимому, была единственная возможность добиться хоть какого-то успеха. Тем не менее все во мне противилось этому. И внезапно мне пришел в голову ответ на второй вопрос Тости: кто будет героем моего следующего произведения?
Ну конечно, Рэйф Лекенби!
Собрать материал о нем и о его занятиях нетрудно, а затем я его изображу таким, каков он есть. Он явился в Лондон и, подобно огромной пиявке, впился в тело города, высасывая из него кровь. Правда, он был всего лишь одним из многих ему подобных, но он был значительно умнее прочих и завел связи во всех слоях общества, благодаря чему быстро забрал силу и власть.
Но прежде надо продать то, что уже написано.
Я надел свое лучшее платье и отправился искать Ричарда Филда или какого-нибудь другого издателя.
Филд был молод. Он только что женился на вдове своего хозяина, у которого работал учеником. Он был честолюбив и умен. Если бы мне не удалось договориться с ним, то были ведь и другие издатели. Все издательские конторы входили в созданную в 1557 году Издательскую компанию, и никто, кроме них, не имел права заниматься печатным делом. Каждая публикация проходила обязательную правительственную цензуру, и таким образом над всей печатной продукцией осуществлялся строгий контроль.
Контора Филда находилась на улице Блэкфрайер, и я быстро добрался туда. Филд сам открыл мне дверь. Я знал, что он молод, но он вообще оказался лишь немногим старше меня. Он бросил быстрый взгляд на рукопись, которую я сжимал под мышкой.
— Раненько вы явились, — сказал он без неудовольствия.
— Одни, поднявшись с постели, предстают пред небесами, — шутливо ответил я, — а я вот предстал перед вами.
— А что у вас?
— Повесть о преступлениях на больших дорогах, — сказал я.
Он отворил дверь и пригласил меня зайти.
— А вы что, хорошо знакомы с этими делами? По виду вы джентльмен.
— У меня имеется некоторый опыт в поединках на шпагах, — сказал я. — Одним из моих учителей был цыган. Я услышал от него уйму историй. А прочее почерпнул из рассказов разных людей, с которыми встречался на дорогах.
— Садитесь, — сказал он и внимательно посмотрел на меня. — Не хотите ли выпить? — И добавил: — Вы ирландец?
— Я недавно приехал с Гебридских островов, — ответил я. — Меня иногда принимают за жителя Уэльса.
— Это не имеет никакого значения, — сказал он любезно. Он взял мою рукопись, прочел заголовок и первые фразы. — Да, вы не теряете времени даром, сразу берете быка за рога.
Он принялся читать, а я сидел молча, не желая прерывать его.
— Что ж, неплохо, — произнес он спустя некоторое время. — Неплохо. — Потом поднял глаза и спросил: — А кто направил вас ко мне?
— Полагаю, Роберт Грин... или же Тости Пэджет.
— А, Тости. — Он покачал головой. — Талантливый парень, но ни на грош упорства. Он хорошо пишет, но почти никогда не доводит дело до конца. Мечется, разбрасывается. — Он снова взглянул на меня. — Мой старый учитель Джордж Бишоп, бывало, говорил, что литературное творчество требует не только таланта, но и характера. Многих тянет на это поприще, считал он, но мало кто добивается успеха. В конечном счете все решает упорство.