«Нельзя добыть новую землю без крови и страданий. Мы проявили отвагу, когда бросили все и двинулись сюда, на реку Огайо. Что ж, может быть, нам придется дорого заплатить за свою отвагу. Мы ведь едва начали… сколько людей погибнет, прежде чем Запад будет покорен? Скольких убьют река, болезни, снежные бури, смерчи и наводнения? Сколько умрет от голода и истощения? До заснеженных гор и сияющих вершин путь долгий. Слава Богу, что мы не собираемся так далеко… И не стремимся дальше, к слову сказать…»
Потом он решил разобраться, что осталось в магазине. Не так уж основательно они могут пополнить собственные запасы — немного пищи можно взять, боеприпасов, пару лишних пулелеек — и оружие. Позвав на помощь Зика, он начал понемногу отбирать вещи. Все тут, или почти все, ворованное. Настоящие хозяева теперь, наверное, мертвые — или ушли дальше на запад. Порой это сводится к одному и тому же.
Лайнус Ролингз сложил пушнину на маленькой пристани. Он уже увидел свое каноэ на дне заливчика — неглубоко, всего несколько футов под водой — и надеялся, что сможет его починить. Нашел свою винтовку и пополнил запасы пороха и свинца.
Ева с матерью приготовили под навесом постель для Сэма, и Лайнус помог Зебулону перенести раненого.
Только когда все его шкурки были уже на пристани, он зашел в воду и выбросил из каноэ камни. Брутус Xарви помог ему вытащить лодку на пологий берег, и Лайнус проверил, большой ли требуется ремонт. Оказалось, что нужно заменить всего два куска березовой коры… недаром у Марти душа не лежала портить такое каноэ.
Лайнус негромко выругался и взялся за работу. Кажется, в эти дни он только и делает, что латает каноэ. Эта лодка была большая, довольно новая и, если не считать поврежденного места, в отличном состоянии. Дряхлое каноэ, которое он нашел в кустах возле пещеры, слишком мало для его груза — а жаль, оно легкое на ходу и поворотливое…
На тропинке у него за спиной раздались шаги… он внутренне сжался. Но даже при этом ощутил странную теплоту, ему было по-настоящему приятно. Он разозлился, что может так смущаться. Но, черт побери, чего же ему, в конце концов, хочется на самом деле?
Она подошла к нему и остановилась, глядя на поврежденное каноэ.
— Придется поработать, — сказал Лайнус, — но я его так залатаю, что будет как новенькое.
— Лайнус…
— Ева, давай больше не будем говорить об этом.
— Лайнус, я должна тебе сказать. Ты сам не знаешь, что у тебя на душе.
— Может, так — а, может, и нет. Не стану отрицать, ты все время была у меня в мыслях — и все же я пошел «поглядеть на зверя» с этой пиратской девчонкой. И всегда я буду бегать «поглядеть на зверя», Ева, — просто не так я скроен, чтобы быть фермером и мужем.
— Лайнус, больше я об этом не заговорю, независимо от того, увижу тебя когда-нибудь снова или нет.
— Вот так-то лучше, Ева. Храни тебя Господь… знаешь, я уж и не припомню, когда в последний раз говорил такие слова кому-нибудь…
Сдерживая слезу, она резко отвернулась и пошла к тропинке. Лайнус выпрямился. Какое-то мгновение ему хотелось окликнуть ее. Но он только угрюмо сцепил зубы. И сказал про себя: «Ты не создан для женитьбы. Не успеешь ты осесть на месте, как тут же начнешь вспоминать, как свистит ветер над Южным перевалом или как плещет вода в озере у подножия Тетонских гор. А шагая за плугом, ты будешь слышать ярые ветры в вершинах сосен на гребне Могольон в Аризоне, или плеск бобрового хвоста в каком-нибудь пруду в Зеленых горах. Нет, сэр! Лайнус, ты не создан для женитьбы, не приближайся ты к этому делу и на пушечный выстрел».
Он ободрал с березы кусок коры и принялся за дело — нужно было удалить поврежденный лоскут и поставить вместо него целый — но лицо девушки осталось у него в мыслях и мешало работать. Он потихоньку ругался и хмурился, пришивая заплату на место.
«Пора уже отправляться в Питтсбург… и чем скорее, тем лучше. И вовсе сейчас ни к чему предаваться нежным мыслям о какой-то девчонке-переселенке…»
Был полдень, но на реке лежала тьма. Черная вздувшаяся вода быстро неслась, вспугнутая опускающимися все ниже черными, нависающими над головой облаками. Гром ворчал в далеких скальных коридорах, дождь все громче колотил по воде.
Плот Харви несся на четверть мили впереди, едва различимый сквозь стальную сетку дождя. Похоже, у рулевого весла стоял Брутус… он был крепкий, стойкий, с ровным характером. Никогда не приходил в возбуждение, никогда не тревожился; когда надвигались неприятности или опасность, он просто наклонял голову, набычивался и шел вперед — как делают все такие люди до своего последнего дня.
Когда другие ударяются в панику и вопят, когда они стенают и льют горькие слезы, кляня переменчивые времена, всегда остаются такие люди, как Брутус, которые просто продолжают идти вперед. Переменчивые времена, гнев, разочарование, поражение — все они воспринимают хладнокровно и стойко, и живут свою жизнь в спокойном упорстве…
Так Думала Ева, глядя из-под навеса на дождь. Брутус хороший человек, жалко, что он не тот, кто ей нужен. Правда, он тоже не проявлял к ней никакого особенного интереса сверх обычного дружеского внимания.
Зебулон щурился — дождь хлестал в лицо; он смотрел вперед, выискивая коряги. Лилит мучилась с веревкой, пытаясь покрепче натянуть брезент — жестокие порывы ветра совсем раздергали его.
— Поосторожней, Лил! — закричал он, стараясь перекрыть раскаты грома, шум ветра и дождя. — Осто-ро-о-ожнее!
За дождем уже не было видно плота Харви. Река как будто неслась еще быстрее… или это казалось из-за ветра и дождя?
Зебулон с тревогой смотрел вперед. Один сын раненый, другой — больной… девочки изо всех сил стараются заменить Сэма. Он до сих пор никогда не осознавал, насколько все они зависят от Сэма; внезапно его разум как бы разделился странным образом на две части — не оставляя мыслей о сыне, он одновременно пытался оценить реку и справиться с ней.
Удивительно, но он и в самом деле не знал своего сына. У человека есть дети, и он воспринимает их как данное; это твои дети, они выросли у тебя в доме, и ты знаешь их как облупленных. А потом однажды понимаешь вдруг, что они — люди. Личности со своими мыслями, мечтами и устремлениями… может быть, весьма далекими от того, что ты когда-нибудь мог себе представить.
Он думал о Сэме, сравнивая его с девочками — с Лилит, которая сама не знает, чего хочет… или, по крайней мере, еще не нашла названия для своих желаний… и с Евой, которая стремится к своей цели со спокойным упорством… Сэм видит его насквозь. Недаром он вспомнил, как отец ездил поглядеть на то представление и на тех артистов. Сэм увидел это в нем, прочитал все его мечты, как на бумаге написанные, и от этого Зебулону вдруг стало стыдно перед сыном. Сэм, по крайней мере, хоть что-то понял в нем — а что он знает о Сэме?
Неожиданно Зик, сидевший на передней части плота, повернулся и сложил ладони рупором.