— Это не люди, — сказал Нуньюннини старческим голосом Гугвея. — Это придет с неба, и никакие копья, никакие камни вас не защитят.
— А как же мы сможем спастись? — спросила Ацула. — Я видела огонь в небе. Я слышала гром, громче, чем от десяти молний. Я видела, как леса лягут на землю и закипят реки.
— Ай… — сказал Нуньюннини, но ничего больше не добавил. Гугвей выбрался из черепа, неловко согнувшись, потому что человек он был уже старый и костяшки у него на руках распухли.
Воцарилось молчание. Ацула бросила в костер еще немного листьев, и у них опять заслезились от дыма глаза.
Потом Яану встал, пошел к мамонтовой голове, накинул на себя шкуру и сунул голову внутрь черепа. Голос у него был гулкий и громкий.
— Вы должны отправиться в далекий путь, — сказал Нуньюннини. — Вы должны идти туда, где солнце. Там, где встает солнце, вы найдете новую землю, и в этой земле зло не тронет вас. Путь будет долгим: луна набухнет и высохнет, умрет и оживет два раза, и по дороге вам встретятся и охотники за рабами, и дикие звери, но я поведу вас и сохраню в дороге, если вы будете идти туда, где встает солнце.
Ацула плюнула на земляной пол и сказала:
— Нет.
Она чувствовала, как бог на нее смотрит.
— Нет, — сказала она, — дурной ты бог, если советуешь нам такие вещи. Мы все умрем. А если мы все умрем, кто будет носить тебя с одного холма на другой, и ставить тебе шатер, и умащивать твои бивни жиром?
Бог ничего не сказал. Ацула и Яану поменялись местами. Лицо Ацулы выглянуло наружу сквозь отверстия в желтой мамонтовой кости.
— В Ацуле нет веры, — сказал Нуньюннини голосом Ацулы. — Ацула умрет прежде, чем вы все войдете в новую землю, но вы, остальные, будете жить. Верьте мне: там, на востоке, лежит земля, в которой нет людей. Эта земля станет вашей, и землей детей ваших, и детей ваших детей, на семь поколений и еще семь раз по семь. Если бы не Ацула и неверие Ацулы, она была бы отдана вам на веки вечные. Утром снимите шатры и соберите имущество, и ступайте на восход солнца.
И тогда Гугвей, и Яану, и Калану склонили головы и возопили в честь силы и мудрости Нуньюннини.
Луна набухла и высохла, набухла и высохла еще раз. Племя шло на восток, туда, где встает солнце, против ледяных ветров, которые жгли им кожу. Нуньюннини не обманул: по дороге они не потеряли ни единого человека из всего племени, если не считать одной женщины, которая умерла родами, а роженица принадлежит луне, а не Нуньюннини.
Они прошли по земляному мосту.
При первых же проблесках света Калану ушла от них, чтобы разведать дорогу. И вот небо опять потемнело, а Калану так и не вернулась, но вместо этого зажглось вдруг ночное небо, и ожило огнями, белыми и зелеными, фиолетовыми и красными, и огни эти перемигивались, переливались и перебегали из конца в конец неба. Ацуле и ее народу и раньше доводилось видеть северное сияние, но они по-прежнему его боялись, а такого мощного не видели никогда в жизни.
Когда огни на небе слились в огненные реки и потекли сами собой, вернулась Калану.
— Иногда, — сказала она Ацуле, — мне кажется, если я раскину руки, то упаду в небо, головой вперед.
— Это потому что ты разведчик, — ответила ей Ацула. — Когда умрешь, ты упадешь в небо и станешь звездой, чтобы вести нас по жизни.
— Там, на востоке, ледяные скалы, очень высокие, — сказала Калану, волосы которой, цвета воронова крыла, были длинные, как носят мужчины. — Мы сможем на них взобраться, но на это уйдет не один день.
— Ты проведешь нас безопасной дорогой, — сказала Ацула. — А я умру у подножия этих скал, и это будет жертва, которая даст вам право войти в новые земли.
Позади, на западе, в землях, из которых они ушли и где несколько часов назад скрылось солнце, вспыхнуло вдруг страшное желтое зарево, ярче молнии, ярче дневного света. Вспышка была такой силы и яркости, что людям на земляном мосту пришлось прикрыть глаза руками, сплюнуть и в ужасе возопить. Дети начали плакать.
— Пришла та гибель, про которую предупреждал нас Нуньюннини, — сказал старый Гугвей. — Воистину великий он бог и могучий.
— Он самый лучший из всех богов, — сказала Калану. — В новой земле мы поднимем его высоко-высоко и натрем ему клыки и череп рыбьим жиром и жиром животным, и заповедуем детям нашим, и детям детей, на семь поколений вперед, и еще на семью семь поколений, что Нуньюннини самый могущественный из богов, и наш народ никогда его не забудет.
— Боги велики, — сказала Ацула медленно, будто решилась открыть самую великую из всех своих тайн. — Но самая великая вещь на свете — это сердце человеческое. Ибо из наших сердец боги рождаются на свет, и в наши сердца суждено им вернуться…
Трудно сказать, сколько бы длилась ее богохульственная речь, если б не была она прервана самым недвусмысленным образом.
Грохот, накативший с запада, был так силен, что у многих из ушей пошла кровь, и некоторое время люди вообще ничего не могли слышать, и на время ослепли и оглохли, но зато остались живы и знали наверное, что им повезло куда больше, чем тем племенам, что остались на западе.
— Ну вот и ладно, — сказала Ацула и сама себя не услышала.
Ацула умерла у подножия скал, когда весеннее солнце было в зените. Она так и не увидела Нового Мира, и племя вошло в эти земли, не имея при себе ни единой ведуньи.
Они вскарабкались по ледяным скалам, а потом еще долго двигались на юг и на запад, пока не нашли долину с хорошей чистой водой и реками, которые кишели рыбой, и оленями, которые никогда не видели человека, и потому каждый раз приходилось сплюнуть и просить прощения у духов, прежде чем такого убить.
Далани родила троих мальчиков, и некоторые поговаривали, что Калану овладела самыми последними заклинаниями и может теперь делать со своей невестой даже и эту мужскую работу; а другие говорили, что старый Гугвей конечно стар, но не настолько, чтобы не составить молодой невесте компанию, пока мужа нет рядом; и свой резон в этом был, потому как едва старый Гугвей умер, у Далани перестали рождаться дети.
А ледяные времена сперва пришли, а потом прошли, и люди расселились по всей этой земле, и образовались новые племена, которые выбрали себе другие тотемы: воронов и лис, и гигантских ленивцев, и хищных кошек, и бизонов, и каждый зверь делался у такого племени своим и самым главным, и становился богом.
Мамонты в этой новой земле были больше и медлительнее, и куда глупее, чем мамонты Сибирских равнин, а грибы пунг с семью точками здесь вовсе не росли, и Нуньюннини совсем перестал говорить со своим племенем.
И вот во времена, когда на земле жили внуки внуков Далани и Калану, отряд воинов из большого и сильного племени, после набега за рабами возвращавшийся домой на юг, наткнулся на долину, где жили потомки самых первых людей: большую часть мужчин они убили, а женщин и детей увели в рабство. Один из подростков, надеясь вымолить у новых хозяев доброе отношение, отвел их в горную пещеру, где они обнаружили череп мамонта, рассыпавшиеся в труху остатки мамонтовой шкуры, деревянную чашку и набальзамированную голову ведуньи Ацулы. Некоторые из воинов нового племени были за то, чтобы взять священные предметы с собой, украсть у самых первых людей их богов и тем самым присвоить их силу, но были и другие, которые были против и говорили, что не выйдет из этого ничего хорошего, а выйдут одни несчастья и обиды со стороны их собственных богов (потому что были эти люди из племени воронов, а вороны — боги ревнивые). И в конце концов они сбросили все эти предметы со склона горы в глубокую расщелину, а тех, кто остался в живых из племени самых первых людей, угнали далеко-далеко на юг. И племена воронов и лисиц становились все могущественнее и могущественнее в этой новой земле, и вскорости про Нуньюннини забыли навсегда.