Мы поехали в небольшой мини-молл где-то в полумиле от отеля, а по дороге Джейкоб рассказывал, как ему понравилась моя книга и как он вне себя от радости, что «участвует в проекте». Он сказал, что это его идея поселить меня в такой гостинице.
– Голливуд почувствуешь изнутри, «Четыре времени года» или «Ма Мэзон» ни за что тебе такого не дадут, правда-правда.
А потом спросил меня, поселили ли меня в то шале, где умер Джон Белуши. Я ответил, что не знаю наверняка, но сомневаюсь.
– Знаешь, кто у него был, когда он умер? Кинокомпании потом все замяли.
– Нет. Кто?
– Мерил и Дастин.
– Ты говоришь про Мерил Стрип и Дастина Хоффмана?
– Ну да.
– А ты откуда знаешь?
– Земля слухами полнится. Это же Голливуд. Сечешь? Я кивнул, как будто просек, но на самом деле ничего не понял.
Говорят, что книги сами себя пишут. Это ложь. Книги сами себя не пишут. Вам даже трудно представить себе, сколько размышлений, исследований, боли в пояснице, времени и работы требуется для их написания.
За исключением «Сынов человеческих». Они, пожалуй, сами себя написали.
Нам, писателям, то и дело задают назойливый, выводящий из себя вопрос: «Где вы берете идеи?»
Ответ на него: стечение обстоятельств. Правильные ингредиенты и вдруг: Крибле-крабле-бумс!
Все началось с документального фильма про Чарльза Мэнсона, который я посмотрел более или менее случайно (он был на кассете, которую дал мне друг, там была пара фильмов, которые я действительно хотел посмотреть): съемка первого ареста Мэнсона, когда все еще считали, что он невиновен и что правительство придирается к хиппи. Кадр заполняло лицо Мэнсона – харизматичного, красивого оратора-мессии. Ради такого босиком в ад пойдешь. Ради такого можно убить. Даже сама его фамилия как бы отсылала на Ветхий завет: «man» – во многих языках означает «человек», то же верно и для второй составляющей: «son» – «сын».
Начался процесс, и через несколько недель оратор исчез, сменившись волочащим ноги, несущим тарабарщину обезьяноподобным существом с вырезанным на лбу крестом. Каким бы духом или гением он ни был одержим, высшая сущность его покинула. Но когда-то она определенно в нем была.
Однако на этом документальный фильм не заканчивался. Сидевший в соседней с Мэнсоном камере бывший заключенный с жестким взглядом объяснял: «Чарли Мэнсон? Да что все в нем такого нашли? Он был ничто. Над ним все потешались. Понимаете? Он был ничто».
Верно. А ведь было время, когда Мэнсон вел за собой людей. Мне пришло на ум, что все дело в благословении или благодати, которая на него снизошла и которую потом отобрали. Досматривал документальный фильм я как одержимый. Потом за черно-белой заставкой ведущий что-то сказал. Я перемотал кассету, и он повторил эти слова.
Так возникла идея. Возникла книга, которая сама себя написала.
А сказал ведущий следующее: младенцев, которых родили от Мэнсона женщины Семьи, разослали в различные детские дома для усыновления, и фамилии, под которыми они туда поступили, были, разумеется, не Мэнсон.
Я подумал о десятке двадцатипятилетних Мэнсонов. Подумал о том, как харизма нисходит на всех них в один и тот же момент. Нечто понемногу притягивает двадцать молодых, в полном расцвете сил Мэнсонов в Лос-Анджелес. А дочь Мэнсона отчаянно пытается помешать их встрече и, как было сказано потом в аннотации на черной обложке, «осознать свое ужасающее предназначение». Я написал «Сынов человеческих» на одном дыхании: через месяц книга была уже закончена, и я послал ее моему лит-агенту, которую она удивила («Это непохоже на твои обычные вещи, дорогой», – увещевала она). Литагент продала ее с аукциона – моего первого – за сумму большую, чем мне казалась вообще возможной. (Гонораров за мои остальные книги, три сборника изящных, полных метафор и аллюзий рассказов про сверхъестественное, едва хватило на то, чтобы выплатить кредит за компьютер, на котором я их написал.)
Потом ее купил – для экранизации – Голливуд, и опять-таки с аукциона. Ею заинтересовались три или четыре студии, я выбрал ту, которая хотела, чтобы сценарий писал я. Я твердо знал, что ничего путного из этого не выйдет, что своих обещаний они ни за что не сдержат. А потом факс стал вдруг выплевывать по ночам страницы – большинство с энтузиазмом подписанные неким Дэвидом Гэмблом, и однажды утром я подписал контракт толщиной с кирпич, а позже мой литагент сообщила, что на банковский счет перевели первую сумму, пришли билеты в Голливуд для «предварительного обсуждения». Все казалось сном.
Билеты были в бизнес-класс. Как только я увидел, что это бизнес-класс, то понял, что мой сон реальность. В Голливуд я полетел в верхнем салоне аэробуса, смакуя копченую лососину и сжимая свеженьких «Сынов человеческих» в твердом переплете.
* * *
Итак. Завтрак.
Мне сказали, как им понравилась книга. Имен присутствующих я не уловил. У мужчин были бороды или бейсболки, или и то, и другое; женщины были поразительно привлекательны – в санитарно-гигиеничном стиле. Джейкоб заказал нам завтрак и за него заплатил. И по ходу дела объяснил, что предстоящая встреча пустая формальность.
– Нам ведь понравилась твоя книга, – сказал он. – Зачем бы мы стали ее покупать, если бы не хотели снимать? Зачем бы мы стали заказывать сценарий именно тебе, если бы нам не была нужна индивидуальность, которую ты привнесешь в проект? Твоя уникальность.
Я серьезно кивнул, словно много часов провел, углубившись в размышления над моей уникальностью.
– Такая идея! Такая книга! Ты уникум!
– Уникальнейший, – сказала женщина по имени Дина или Тина, или, возможно, Тиэна.
Я поднял бровь.
– Так что от меня требуется на встрече?
– Восприимчивость, – решительно ответил Джейкоб. – Позитивный подход.
Поездка на студию заняла минут тридцать в красном спортивном автомобильчике Джейкоба. Мы подъехали к воротам, где Джейкоб заспорил с охранником. Я пришел к выводу, что он тут новенький, и ему еще не выдали постоянный пропуск. И постоянного места для парковки у него, когда мы прибыли, по-видимому, тоже не было. Он тараторил, что-то невнятно объясняя, но из его слов я сделал единственный вывод: парковочное место определяло статус владельца автомобиля на студии в той же мере, как подарки от императора при дворе в древнем Китае.
Мы проехали по улицам картонно-плоского Нью-Йорка и припарковались перед огромным старым банком. Еще десять минут пешком, и я оказался в конференц-зале, где вместе с Джейкобом и новыми знакомыми с завтрака стал ждать прихода еще кого-то. В общей суматохе я прослушал, кто же, собственно, этот «кто-то» и что он или она делает. Вынув «Сынов человеческих», я положил книгу перед собой на стол – как своего рода талисман.
Кто-то вошел. Он был высокий, с острым носом и острым подбородком, и слишком длинными волосами – выглядело это так, будто он похитил кого-то много моложе себя и украл у него волосы. Судя по акценту, он был австралийцем, что меня удивило.