А он пораженно смотрит на них.
Они золотые и прекрасные. Кое-кто спит на песке. Большинство наги или же щеголяют в таких купальных одеяниях, которые только подчеркивают и выпячивают их наготу.
И тут Раджит их узнает.
Позже, много позже снимают другую биоэпопею. В последней сцене старик падает на колени посреди пляжа, как он сделал это в реальной жизни, и из расстегнутого клапана на пижамных штанах капает кровь, пропитывая застиранный хлопок, темными пятнами пачкая мягкий песок. Он смотрит на них, переводит взгляд с одного на другого, и на его лице написано благоговение, точно на лице человека, который наконец научился глядеть прямо на солнце.
Умирая в окружении золотых людей, которые не были мужчинами, которые не были женщинами, он произнес лишь одно слово.
Он сказал:
– Ангелы.
И люди, смотрящие биоэпопею, столь же золотые, столь же прекрасные, как измененные люди на пляже, поняли, что это конец всему.
И тому миру, какой знал Раджит, это действительно был конец.
Живший в семнадцатом веке коллекционер и историк Джон Обри – один из моих любимых писателей. Его произведения – крепкое варево наивности и эрудированности, забавных случаев, реминисценций и домыслов. Читая его книги, поневоле ощущаешь, как с тобой непосредственно через века говорит живой человек, причем человек исключительно приятный и интересный. Я долго искал подход к этому рассказу, и получавшееся меня никак не удовлетворяло. Тогда мне пришло в голову написать это в духе Обри.
Из книги «Предания язычества и иудаизма»
Обри, Джон. R. S. S. [16] действительный член Лондонского королевского общества содействия развитию естествознания, 1686 – 1687, стр. 262 – 263.
Эту историю мне рассказал мой друг Эдмунд Уайлд, эсквайр, которому ее поведал мистер Фаррингдон, а тот говорил, что и в его молодости она была не новой. Однажды ночью на церковной паперти города Димтон был оставлен младенец женского полу, и нашел его наутро пономарь. В ручонке девочка держала необычный предмет, a viz [17] , погадку совы, а та, раскрошившись, обнаружила обычный состав погадки неясыти: кожу, зубы и мелкие косточки.
Боязливые суеверцы города сказали так: это дитя – дочь сов, и ее надо сжечь дотла, ибо рождена она не женщиной. Однако же умудренные и бывалые одержали верх, и младенца отнесли в монастырь (случилось то вскоре после папистских времен, и монастырь был заброшен, ибо горожане считали его прибежищем бесов и прочей нечисти, и премного сычей и неясытей, равно как и летучих мышей без счету, гнездились в колокольне), где оставили, и одна добрая женщина каждый день ходила в монастырь и кормила девочку и ее обихаживала.
Предсказывали, что девочка эта вскоре умрет, чего не случилось, а напротив, она год от года росла, пока не выросла в девушку четырнадцати годов. И стала она такой красавицей, каких свет не видывал, но дни и ночи проводила в высоких каменных стенах и ни одной живой души не видела, кроме доброй женщины, что ходила к ней каждое утро. Однажды в ярмарочный день эта добрая женщина слишком громко нахваливала пригожесть девушки и обмолвилась, что та нема и говорить не умеет, ибо никто ее тому не учил.
Мужчины Димтона, и седобородые, и безбородые, сошлись, говоря: если мы пойдем к ней, кто о сем узнает? (Под «пойдем» подразумевается, что они вознамерились учинить над ней насилие.)
И уговорились так: мужчины якобы отправятся вместе на охоту, когда луна будет полная, и когда настала такая ночь, тайком выбрались они из своих домов и сошлись у ворот монастыря, и мэр Димтона отпер калитку, и один за другим они зашли внутрь. Искали девушку и нашли ее в подвале, куда она схоронилась, испуганная шумом.
Дева оказалась даже пригожее, чем они слышали: волосы у нее были рыжие, что было диковиной, и окутывала ее только белая рубаха, и когда она их завидела, то сильно испугалась, ибо никогда прежде не видела мужчины, а только женщину, что приносила ей съестное, и она смотрела на них большими глазами и испускала слабые крики, точно молила их не чинить ей зла.
Но горожане Димтона только смеялись, ибо задумали недоброе и были злыми и жестокими нечестивцами, и подступили к ней в лунном свете.
Тогда девушка принялась пронзительно кричать и стенать, но это не отвратило их от злого замысла. Тут в зарешеченном оконце потемнело, и свет луны загородился, и послышался шум могучих крыльев, но мужчины сего не увидели, ибо думали лишь о бесчестном.
Добрым людям Димтона во сне слышались той ночью уханье, пронзительные крики и вой и виделись огромные птицы, а еще им привиделось, будто они обратились в малых мышей и крыс.
Наутро, когда взошло солнце, женщины рыскали по Димтону, везде и повсюду ища своих мужей и сыновей, и пришли в монастырь, и нашли на плитах подвала совиные погадки, а в этих погадках – волосы и пряжки, монеты и косточки, а еще охапки соломы на полу.
А мужчин Димтона более никто не видел. Однако еще сколько-то лет после некоторые будто видели Деву в вышине, то на ветках самых высоких дубов, то на колокольнях и прочих таких. Было это всегда в сумерках или в ночные часы, и никто не мог поклясться, была она та самая девушка или же нет.
(Видели они белую фигуру, – но мистер Э. Уайлд не мог вспомнить в точности, говорилось ли, что она была одетой или нагой.)
Не знаю, где здесь истина, но история занимательная, и я ее привел.
Прибывающего на ночном поезде из Лондона в Глазго пассажира будят около пяти утра. Безжалостно вырванный из сна, я, сойдя с поезда, отправился в ближайший отель. Я намеревался подойти к стойке портье, получить номер и еще поспать, пока никто не проснулся и не начал шуметь, а потом планировал остаться еще на несколько дней на конвенте научной фантастики, который проходил в этом отеле. Официально я освещал его для одной крупной газеты.
По пути через холл к стойке я миновал бар, совершенно пустой, если не считать погруженного в свои мысли озадаченного бармена и английского фэна по имени Джон Джарролд. Как почетному гостю конвента ему предоставили открытый счет в баре, который он и использовал, пока остальные спали.
Я остановился поговорить с Джоном и в результате до стойки так и не добрался. Следующие сорок восемь часов мы провели за болтовней, рассказыванием анекдотов и историй, а под утро следующего дня, когда бар снова начал пустеть, взялись с жаром громить все, что могли вспомнить из «Парней и красоток» [18] .
В какой-то момент в этом баре у меня состоялся разговор с ныне покойным Ричардом Эван-сом, английским составителем сборников научной фантастики, и шесть лет спустя из этого разговора начало вырастать «Задверье».