Выбрав еще одну длинную травинку, он умело оборвал с нее листики и медленно стал жевать стебелек.
Два мальчика бок о бок сидели в сгущающихся сумерках и ждали, когда наступит будущее.
За годы я попробовал себя в самых разных жанрах. Иногда меня спрашивают, откуда я знаю, к какому жанру относится идея. По большей части мои идеи выливаются в комиксы или сценарии, в стихотворения или прозу, романы, рассказы или еще во что-нибудь. Что пишешь, знаешь заранее.
А вот это просто была идея. Мне хотелось сказать что-нибудь про адские машины, компьютеры и черную магию, а еще что-нибудь про Лондон, который я видел в конце восьмидесятых – период финансового изобилия и морального дефицита. Идея как будто не подходила ни для рассказа, ни для романа, поэтому я попробовал написать стихотворение, и белый стих как раз подошел.
Для «Книги коротких рассказов про Лондон» я переписал стихотворение в прозе, чем озадачил многих читателей.
В девять утра меня разбудил… почтальон?
Нет. Уличный продавец голубей.
Он кричал:
«Жирные голуби, настоящие голуби,
Голуби белые и серые, как свинец,
Живые голуби, они еще дышат –
Не из искусственного дерьма.
Голубятина, сэр!»
У меня – до фига голубей.
Так прямо и говорю.
А он в ответ – мол, недавно торгует птицей,
Раньше работал в довольно успешной фирме
По финансовой безопасности
И анализу ценных бумаг.
Но – вышибли. И теперь здесь –
Компьютер RS232 вместо хрустального шара.
«Но я не ропщу: ведь откроется дверь одна –
Ветром захлопнет другую.
Со временем в ногу надо идти, да, сэр,
Со временем в ногу».
Сует мне голубя за счет фирмы
(«Привлекаем новых клиентов, сэр,
Вы попробуйте нашего голубя –
И не взглянете на других!»)
И вниз бредет по ступенькам,
Под нос напевая:
«Живые голуби, голуби – все живые…»
Десять. Уже помылся я и побрился,
(И натерся уже эликсиром юности вечной
И мазью – неотразимости полной для женщин
Из пластмассовых банок.)
Голубя я несу к себе в кабинет,
Черчу по новой круг меловой
Вокруг старого «Dell 310»,
По всем углам монитора вешаю амулеты.
Делаю с голубем то, что надобно сделать.
Включаю компьютер: он тарахтит и жужжит,
Внутри вентиляторы воют, точно ветра штормовые
Над древней гладью морей –
Ветра, что кораблик купца потопить готовы.
По завершении autoexec он визжит:
«Сделано, сделано, сделано…»
Два пополудни. Иду по привычному Лондону
Или
По Лондону, что был привычным,
Пока курсор не делитнул контакты,
Смотрю на мужчину в галстуке и костюме,
Кормящего грудью
«Псион-органайзер», скрытый в кармане.
(А интерфейс серийный, как металлический рот,
Шарит по телу в поисках пропитанья.)
Знакомое чувство…
Паром дыханье мое в воздух уходит.
В Лондоне нынче холодно, как в аду,
И не скажешь, что только ноябрь…
Глухо грохочут внизу поезда подземки.
Странно: подземка нынче – почти легенда.
Надо быть девственным или чистым душою,
Чтоб поезд остановился перед тобою.
(Первая остановка – на острове Авалон.
Потом Лионесс, потом – Острова Блаженных).
Возможно, получишь открытку…
Возможно – нет.
Ладно – ты смотришь в пропасть и понимаешь:
Под Лондоном нет и не может быть поездов.
Грею руки над люком.
К ладоням взмывает пламя.
Где-то внизу меня замечает
Демон с мягкой улыбкой.
Он машет, он шевелит беззвучно губами –
Так говорят с глухим,
С иностранцем,
С тем, кто стоит далеко.
Безупречный талант! Одной только мимикой он
Изображает Dwarrow Clone,
Изображает софт, о котором и не мечтать:
Альберт Великий, заархивированный
На трех сидюках,
«Ключи Соломона» для четырех
Типов монитора.
И – мимика,
Мимика,
Мимика!
Туристы перегибаются через перила,
В адские бездны глядят,
На страдания осужденных.
(Вот она, худшая, верно, часть вечных мук:
Бесконечную боль еще можно снести
В благородной тиши,
Одиноко –
Но при людях, жующих пончики,
Чипсы, орешки!
При людях, которым не очень и интересно!!!
Они же, наверно, –
Как звери в клетках зверинца,
Бедные грешники…)
По Аду носятся голуби.
Пляшут в воздушных потоках.
Голубиная память, возможно, им шепчет:
Где-то
Рядом – четыре льва,
Вода не замерзшая, каменный истукан.
Туристы сбиваются в группы.
Один уже продал демону душу
В обмен
На тридцать чистых дискет,
Другой углядел среди грешников
Дядюшку
И орет:
«Эй-эй, дядя Джозеф! Нерисса, ты погляди:
Твой двоюродный дедушка Джо!
Он умер, когда тебя не было и в проекте!
Сидит в Трясине,
До носа – в кипящей тине,
В глаза и из глаз белые лезут черви –
Да, детка, такой душевный был человек…
На поминках мы все обрыдались!..
Помаши дедуле, Нерисса!
Ну, помаши!»
Продавец голубей рассыпает
Натертые известью ветки
По каменным площадным плитам,
Меж ними – хлебные крошки…
Ждет.
Приподнимает кепку навстречу мне:
«Ну, сэр, как утрешний голубь?
Вы, полагаю, довольны?»
Я нахожу, что весьма,
Золотой ему шиллинг бросаю.
(Он его суеверно подносит к стальному браслету –
Не от фейри ли золото? –
После кладет в карман.)
«Каждый вторник, – ему говорю. –
Приходите ко мне каждый вторник».