Дверь отодвинулась в сторону, они были допущены к Эрлову двору.
Поверх расстеленного камыша на полу была разбросала солома. Расхаживали, тут и там что-то склевывая, несколько кур. В огромном очаге плясало и трещало над поленьями пламя. На сиденьях лежали украшенные ручной вышивкой подушки, двери и окна закрывали гобелены.
Когда поезд рывком тронулся, Ричард не удержал равновесия и покачнулся. Выбросив вперед руку, он, чтобы не упасть, схватился за ближайшего же человека. Ближайшим же человеком оказался низенький седой престарелый стражник, который, как решил Ричард, в точности походил бы на недавно вышедшего на пенсию мелкого чиновника, если бы не оловянный котелок на голове, накидка, наброшенная поверх довольно неумело связанной кольчуги, и копье.
Низенький седой воин близоруко моргнул и печально сказал Ричарду:
– Прошу прощения.
– Это моя вина, – отозвался Ричард.
– Я знаю, – ответил воин.
Мягко ступая по проходу, к ним подошел громадный ирландский волкодав и остановился возле музыканта, который, сидя на полу, щипал струны лютни, апатично наигрывая веселую мелодию. Волкодав уставился на Ричарда и, пренебрежительно фыркнув, лег и задремал. В дальнем конце вагона престарелый сокольничий с соколом на запястье любезничал с небольшой стайкой девиц, которые все как одна переступили порог «продавать до такого-то», а некоторые далеко ушли за «использовать до такого-то». Одни пассажиры неприкрыто рассматривали четырех путников, другие так же неприкрыто их игнорировали. У Ричарда создалось такое впечатление, будто кто-то выхватил небольшой средневековый двор и, насколько получилось, перенес его в вагон метро.
Поднеся к губам горн, герольд выдул громкий немелодичный клич. Из соседнего купе, тяжело ступая и опираясь на плечо шута в потрепанном клоунском одеянии, вышел огромный престарелый человек в гигантском отороченном мехом халате и теплых шлепанцах. Гигант во всех отношениях был утрированным. Один его глаз прикрывала повязка, от чего он казался немного беспомощным и неуравновешенным, точно одноглазая птица. В поседевшей рыжеватой бороде застряли крошки, из-под потрепанного одеяния с мехом выглядывало что-то, напоминавшее пижамные штаны.
«Это, – совершенно верно предположил Ричард, – наверное, и есть эрл».
Шут эрла, престарелый человечек с поджатым невеселым ртом и размалеванным лицом, выглядел так, будто бежал от существования, какое влачил на задворках какого-нибудь мюзик-холла лет сто назад. Он подвел эрла к троноподобному резному креслу, в которое эрл опустился несколько неуверенно. Встав, волкодав прошел через весь вагон и улегся головой на шлепанцы эрла.
«Эрлов двор, – подумал Ричард. – Ну конечно, станция „Эрлз-Корт“». А потом подумал, а нет ли барона на «Баронз-Корт», ворона на «Рейвенс-Корт», ведь в Подмирье эта станция, наверное, превратилась в Вороний двор, или…
Миниатюрный стражник астматически откашлялся:
– Ну ладно, люди. Говорите, по какому делу пришли!
Д'Верь выступила вперед. Голову она держала высоко и потому казалась выше, да и вообще настолько раскованной и непринужденной Ричард ее прежде не видел.
– Мы ищем аудиенции его светлости эрла, – уверенно произнесла она.
– Что там говорит эта девочка, Холвард? – крикнул через весь вагон эрл, и Ричард спросил себя, не глухой ли он.
Прошаркав вперед, престарелый воин Холвард приложил руки ко рту рупором.
– Они просят аудиенции, твоя светлость! – выкрикнул он, перекрывая перестук колес.
Сдвинув набок мохнатую меховую шапку, эрл задумчиво почесал в затылке. Теперь стало видно, что он начинает лысеть.
– Просят? Аудиенции? Отлично. Кто они такие, Холвард?
– Господин желает знать, кто вы есть, – повернулся к ним Холвард. – Но покороче. Не затягивайте.
– Я леди д'Верь, – объявила д'Верь. – Дочь покойного лорда Портико.
Услышав это, эрл воспрянул, подался вперед, всматриваясь сквозь дым здоровым глазом.
– Она сказала, она старшая дочь Портико? – спросил он шута.
– Ага, твоя светлость.
– Подойди ближе, – поманил эрл д'Верь. – Подойди-подойди. Дай мне на тебя посмотреть.
Она двинулась по проходу, для равновесия хватаясь за свисавшие с потолка толстые ременные петли. Остановившись перед деревянным креслом эрла, она присела в реверансе. А эрл почесал в бороде и уставился на нее.
– Мы все были раздавлены горем, услышав о прискорбной кончине твоего отца… – сказал эрл, но потом прервал самого себя: – Ну, всей твоей семьи, это была… – Тут он умолк и начал снова: – Знаешь, я питал к нему глубочайшее уважение, мы вели кое-какие дела… Старый добрый Портико… вечно носился со всякими идеями… – Он опять замолчал. Потом хлопнул шута по плечу и прошептал ворчливым рокотом, без труда перекрывшим шум поезда: – Пойди пошути над ними, Тули. Отработай свое пропитание.
Шут заковылял по проходу с артритными гримасами и ревматическими ужимками. Перед Ричардом он остановился.
– Ты кто таков будешь? – спросил он.
– Я? – переспросил Ричард. – М-м-м… Я? Как меня зовут? Ричард. Ричард Мейхью.
– Я? – старчески пискнул шут, довольно театрально передразнивая шотландский акцент Ричарда. – М-м-м… Я? Как меня зовут? Ого, дядюшка! К нам не рыцарь пришел, а дурачок в килте!
Придворные скучающе посмеялись.
– А я, – с ослепительной улыбкой сказал шуту де Карабас, – зовусь маркиз де Карабас.
Шут моргнул.
– Де Карабас – вор? – переспросил он. – Де Карабас – похититель трупов? Де Карабас – предатель? – Повернувшись вокруг себя, он оглядел придворных. – Но это не может быть де Карабас! А почему? Да потому что де Карабаса уже давно прогнали с глаз эрла. Быть может, перед нами грандиозный прохвост? Очковтиратель?
Придворные захихикали снова, на сей раз несколько смущенно, загудели негромкие голоса. Эрл промолчал, но его губы крепко сжались, а все его тело затряслось.
– Меня зовут Охотник, – сказала шуту женщина с карамельной кожей.
От этих слов придворные примолкли. Шут открыл было рот, будто собирался что-то сказать, потом посмотрел на красавицу и закрыл рот.
На прекрасно очерченных губах Охотника заиграла легкая улыбка.
– Ну же, – подстегнула она, – скажи что-нибудь смешное.
Шут долго рассматривал загнутые носки своих туфель, но наконец, не поднимая глаз, пробормотал:
– У моей собаки нет носа.
Эрл, все это время испепелявший маркиза де Карабаса взглядом, в котором так и виделся трещащий запальный шнур, наконец взорвался: вскочил на ноги, превратившись в седовласое торнадо, в престарелого берсеркера. Его голова едва не задевала потолок вагона. Ткнув пальцем в маркиза, он, брызжа слюной, выкрикнул: