– Ничего не случилось, наша экскурсия закончена, позвольте с вами попрощаться.
– Прощайте, – охотно согласилась я и повертела тяжелой спросонья головой.
Кроме нас с водителем и гидом, в автобусе никого не было.
– А где все? – глупо спросила я.
– Все уже ушли. Только вы одна тут спите! – Это был явный упрек.
– Простите, я тоже ухожу. Не буду вас больше задерживать.
Я вышла из автобуса, и он тоже меня покинул. Я запахнула пиджак, подняла воротник, спрятала руки в карманы и огляделась. Почти как у Блока: ночь, улица, вокзал, аптека… Но, по крайней мере, местность знакомая и понятно, куда идти.
Быстро шагая к своему отелю, я звонким цоканьем каблуков по брусчатке тщетно пыталась заглушить смущенно-возмущенный внутренний голос. Он обиженно и недоуменно ругал Даниэля, который покинул меня без единого прощального слова. И это после того, как мы определенно договорились продолжить прекрасный вечер тет-а-тет!
Я ведь не тянула его за язык. Он сам спросил:
– Можно, я тебя провожу?
– Конечно. Идти недалеко. Я живу в отеле «Ла Фонтен», – ответила я и, решив таким образом главный вопрос современности, с чистой совестью уснула.
А Даниэль потихоньку сбежал!
Откровенно злясь, я позволила себе вслух назвать его разными нехорошими словами. Однако в глубине моей души еще таилась надежда на то, что парень не совсем ушел, а только временно отлучился. Например, побежал за шампанским, чтобы придать нашему дальнейшему общению особо праздничный оттенок…
– Дорогая, ну наконец-то!
В холле «Ла Фонтен» меня и в самом деле ждал мужчина. Мое сердце взлетело и снова упало: я узнала знакомый голос. Это был не Даниэль, а Павел.
– Привет.
Я попыталась скрыть уныние, но Павел его, похоже, почувствовал. Он удержал мою холодную руку и пытливо заглянул мне в лицо:
– Мы можем поговорить? Ты пригласишь меня к себе?
– Почему нет? – Я взяла себя в руки и улыбнулась. – Как говорит одна моя знакомая французско-русская старушка – пуркуа бы и не па?
– Люблю старушек! – Павел тоже расплылся в улыбке. – Старушки – они мудрые!
– Об этом мы тоже поговорим, – пообещала я и сняла с гвоздика ключ от своего номера.
Любовь и старушки – это и впрямь была чертовски актуальная тема.
15
Вероятно, по гороскопу, которому я вообще-то не верю, у меня был День Занимательной Генеалогии. С утра я под руководством гида и Даниэля производила раскопки у корней родового древа семейства Гримальди, а вечером меня просвещал Павел.
От него я узнала, что граждане, населяющие территорию бывший Югославии, только с середины девятнадцатого века стали иметь фамилии.
Во времена турецкого ига, которое длилось на Балканах пять столетий, сербы, хорваты и словенцы добавляли к своему основному имени не фамилию, а отчество – по отцу или по матери. К примеру, фамилия Вишнич произошла от женского имени Вишня. В следующем поколении эти фамилии отмирали и возникали новые – по именам молодых родителей. И только с восемнадцатого года двадцатого века, когда было создано Королевство сербов, хорватов и словенцев, детям перестали присваивать фамилии по именам отцов. Тогда же фамилии стали регистрировать в администратвном порядке.
– А наличие двойных и тройных фамилий у жителей Черногории объясняется традицией кровной мести, – сообщил мне Павел, разливая по бокалам принесенное вино. – Представитель молодого поколения не должен был забыть обо всех убитых в его роду, а также о районе, из которого произошли его корни. Поэтому в моей фамилии первая часть является производной от имени прапрабабушки, вторая от фамилии племени, а третья – от родного села: Вишнич-Петрович-Негуш.
– О-очень интересно, – вежливо сказала я, спрятав в ладони зевок. – Но почему ты вдруг об этом заговорил?
– Потому что хочу, чтобы ты в полной мере поняла природу моего интереса к истории Герофилы.
Павел вручил мне бокал и, пристально глядя на рубиновое вино, договорил:
– Человек, который убил сестру, мой кровный враг. Поэтому для меня святой долг – найти его и убить.
Он коснулся своим бокалом моего и залпом выпил вино. Я сделала один глоток и отставила бокал в сторону:
– Погоди-ка… Если я правильно понимаю, ты полагаешь, что таинственный любовник Герофилы и учитель Эвы пан Ковальский – это один и тот же человек?
Павел сначала задумчиво кивнул, а потом помотал головой:
– Ты только не подумай, что я сумасшедший!
– Почему же? – Я вскочила с кровати, на которой сидела, поджав ноги, чтобы подобрать с пола сумку с ноутбуком. – Мне будет приятно думать, что не я одна спятила! Посмотри сюда. Одну минуту, я только открою нужную закладку…
Ссылку на сайт провинциального педагогического института я загодя сохранила в «Избранном». Уверена, никогда прежде эта интернет-страница не производила на случайного посетителя такого сокрушительного впечатления!
– Матка Бозка! – Павел дополнил свой призыв к Богоматери целой гирляндой шипящих польских ругательств. – Это же он! Ковальский, пся крев…
– Смотри на подпись под снимком. Это Антон Сергеевич Орленко, преподаватель немецкого языка с кафедры романо-германской филологии педагогического унивеситета.
– Это Ковальский, – повторил Павел, с ненавистью глядя на фотографию.
– Было у меня такое подозрение. – Я кивнула. – Видишь ли, этот самый Антон Сергеевич Орленко несколько дней назад увез в романтическое путешествие наивную восемнадцатилетнюю девушку Марину Тарасову. Вот она…
Я вывела на экран фотографию юной Марины.
– Не красавица, но очень миленькая, – машинально прокомментировал Павел.
– Примечательно, что Антон Сергеевич и Марина улетели не куда-нибудь, а в Ниццу!
– Что? – Павел нахмурился.
– А теперь посмотри сюда!
Я запустила программу превращения фото Марины в снимок Герофилы.
– Матка Бозка! – ошеломленно повторил Павел. – Значит, это правда! Значит, все так и есть!
Он надолго замолчал.
Какое-то время я терпеливо ждала продолжения, но потом не выдержала и нарушила затянувшуюся паузу:
– Ты думаешь, возможно, чтобы это и в самом деле был один и тот же человек? Твоя сестра умерла больше сорока лет назад, и пану Ковальскому уже тогда было за шестьдесят. Любовнику Марины Тарасовой шестьдесят два. Не мог же он за полвека совсем не постареть!
– За полвека? – Павел взглянул на меня и неожиданно засмеялся.
Смех его был сухим и неприятным.
– Да что ему полвека? Он же бессмертный!
– Что?!