– Хр… Хррр… – слышалось мирное похрапывание толстяка.
Дана прыснула, а Семен Кириллович извинился:
– Простите, меня зовут.
Он ушел за дом – как жаль, Дана опять почувствовала себя сорняком среди розария. Через некоторое время на место Семена Кирилловича кто-то плюхнулся, Дана слегка скосила глаза посмотреть на нового соседа. Оценка «четыре»: молодой, симпатичный светлый шатен, но с таким выражением, будто у него несварение или сейчас окочурится от приступа скуки. Он толкнул локтем храпуна, тот издал несколько хрюкающих звуков и вытаращил глаза перед собой.
– Не хочешь погулять? – сказал молодой человек, обращаясь неизвестно к кому, он смотрел на музыкантов.
Дана покрутила головой, но близко с соседом, кроме храпуна, никого не было. Она чуть подалась к нему:
– Вы мне?
– А кому еще? – Он перевел на Дану глаза.
От него несло самоуверенностью и снобизмом, Дана не любит такого рода парней. А что она любит? Все, что недоступно. Но есть один нюанс: она не сделала недоступность культом, к которому бегут-гребут, не разбирая дороги и давя таких же гребцов-бегунков. Она даже не знает, как это делается. Отсюда все, что ей нравится, существует само по себе, где-то рядом, но не имеет отношения к ней, например, как здесь. А все же Дане стало интересно, как будет вести себя с ней этот сноб? В конце концов, раз удалось проникнуть к людям закрытого круга, почему не разведать о них побольше? Без цели разведать, из любопытства.
– Ну, давай погуляем, – согласилась она.
Они сидели «в последнем ряду», следовательно, не создали неудобств, уходя из «концертного зала». Дана не знала его интересов, поэтому предпочла молчать по совету Нели, а он тоже неразговорчив оказался. Но представился:
– Я Виталий.
– А я Дана.
Просто гуляли. К счастью, медленно. За свои двадцать пять Дана сто лет из них не ходила на высоких шпильках, да еще и на платформе. Дед купил платье и босоножки на выпускной в институте, еле выдавила из него. Она опасалась неловкости и неуклюжести со своей стороны, к тому же ноги быстро устали с непривычки, ведь обычная ее обувь – кроссовки.
– Может, присядем? – предложила она.
– Вон ротонда, иди туда, – сказал Виталий, указав на круглую башню с колоннами в зарослях. – А я принесу выпивку.
– Нельзя ли воды? Очень пить хочется.
– Тебе принесу воды.
Дана побрела к ротонде, ковыляя по травке, – треклятые каблуки проваливались до самых пяток в землю. Но когда среди зарослей нашла проход и хотела подняться по ступенькам, отпрянула за куст. В ротонде целовались мужчина и женщина. Да как целовались! Дана завороженно открыла глаза и рот, честно говоря, слегка завидуя. Ей не приходилось испытывать подобную страсть, чтобы в горле защекотало только от одного созерцания. Пару раз бойфренд Женя разогревал ее порнушкой, а может, сам разогревался, однако не добился желаемого эффекта. Или она лишена сексуальных инстинктов, или порнушка была неудачная, или френд хреновый любовник. А тут оба одеты, но впечатление от них неизгладимое, можно сказать, налицо явление диффузии из двух тел. Наверное, испепеляющая страсть появляется с возрастом, оба не слишком-то молоды… Внезапно Дана еще больше раскрыла глаза – в мужчине она узнала Семена Кирилловича. А ведь с ходу определила: бабник. Вдруг женщина заговорила срывающимся, слабым голосом:
– Нет… Нет, не надо… Прошу тебя…
– Сегодня же перевезу тебя. К черту всех…
Голос Семена Кирилловича не отличался сдержанностью, как говорится, изнывал от всепоглощающей страсти – ух!
– Он убьет меня. (Надо полагать, за измену убьет муж.)
– Не убьет, Зося, не бойся. Теперь он у меня в руках, и не только он… («Интересная у людей жизнь», – позавидовала Дана.)
– Я же и помогла тебе… Он все равно узнает, догадается. Боюсь его…
– Не бойся, Зося, он ничего не знает… Я спрячу тебя, сегодня же спрячу. Все сделаю сам. (А здесь детективом пахнет.)
Дана фактически стояла на цыпочках, но сделала попытку приподняться выше, чтобы разглядеть пару, очутилась на кончиках босоножек, как балерина на пуантах. И закусила губу: Семен Кириллович прижал женщину к колонне и… Ой, они, кажется… Дана дала задний ход, рванув навстречу Виталию.
– Куда ты несешься? – спросил он. – Держи.
Она выпила воду залпом, потом сказала:
– Идем отсюда, ротонда занята.
Устроились на скамейке, откуда неплохо видно террасу, где медленно, будто сомнамбулы, ходили длинные девицы, одежду им заменила роспись по телу – это вторая часть развлечений. Собеседником Виталий оказался неинтересным, изъяснялся короткими фразами, можно подумать, у него атрофирован язык. По вялым хлопкам и по заметному шевелению среди зрителей Дана поняла, что представление окончено, и снова подумала о возвращении домой, но Виталий предложил:
– Хочешь, покажу коллекцию охотничьих трофеев?
– А ты охотник?
– Да, мы с отцом большие любители.
– Покажи. – Она с готовностью поднялась. – Постой… ты родственник хозяина?
– Сын. Не притворяйся, будто этого не знала.
– Хм! – фыркнула она. – Считаешь, об этом должна знать вся страна?
– Достаточно нашего города. Идем?
– Ну, давай, показывай.
В большой комнате на втором этаже Дана, рассматривая стены, украшенные головами животных, чучелами птиц и всяческими охотничьими принадлежностями, присвистнула:
– Фью! Это все вы с отцом настреляли или купили?
– Настреляли.
Она подошла к бурому медведю в углу, погладила по лапе, обернулась:
– А не жалко было стрелять в живое?
– Это же охота, – снисходительно усмехнулся Виталий.
Слава богу, не стал распространяться про древнейшее занятие человека, что охота сидит в крови мужчины-добытчика и так далее. Не рисовался, что понравилось Дане. Она обходила застывший животный мир, рассматривая по очереди искусно сделанные чучела фазанов, орлов, рыси, головы кабана и оленя, у шкуры белого медведя, расстеленной на полу у камина, остановилась:
– И этого мишку убили вы?
– Единственную шкуру купили, – честно признался Виталий, доставая из бара бутылку, бокалы. – А льва застрелил отец.
– Ух ты! – Дана перешла к лавке, на которой покоилась шкура льва, а голова лежала на полу. – Настоящий лев!
– Садись. – Он упал на шкуру белого медведя и, полулежа, разлил вино: – Держи.
– Вообще-то я не пью… – Дана опустилась на колени, но бокал с блекло-лимонной жидкостью взяла.
– Я тоже не пью. Из мелкой посуды. Чин-чин?