— Прошу учесть, — сказала она шутливо, но невесело, — что я призналась во всем сама, по доброй воле. Сегодня утром вы хотели выведать у меня информацию, но я ничего не сказала вам. Сейчас, когда вы действительно нуждаетесь в моей дружбе, я пришла помочь вам. Я и есть та самая китайская девушка, которая заходила к Джекобу Мандре.
— Зачем вы к нему заходили?
— Я хотела предупредить его.
— О чем?
— О том, что у него могут быть серьезные неприятности, если он не прекратит заниматься торговлей опиумом.
— Вы знали о том, что в этом деле он был главной фигурой?
— Да.
— А отец ваш знал?
— Да.
— Вы узнали об этом от отца?
Она кивнула головой.
— Почему вы хотели предупредить Мандру? Вы знали его?
— Нет, не знала, но я знаю женщину, которую он любил.
Он ощутил на себе ее сверлящий взгляд и постарался приготовиться к тому, чтобы ни один мускул не дрогнул на его лице, когда она произнесет имя этой женщины. Он, однако, вдруг осознал всю тщетность своих усилий скрыться от этих пронзающих насквозь глаз, таких темных, что зрачок совершенно слился с радужной оболочкой.
— Нет, Перворожденный, — сказала она задумчиво, — это не художница.
— А кто это?
— Ее зовут Хуанита. Она танцовщица.
— И это из-за нее вы решили предупредить Мандру о грозящей ему опасности?
— Да.
— А почему вы не захотели, чтобы она сама предупредила его?
— Потому что я не могла найти ее, а дело было очень срочным.
— Однако с предупреждением вы опоздали?
— Мой отец ничего не знал об убийстве, пока вы сегодня утром не сообщили ему об этом.
— Расскажите мне про свою встречу с Мандрой.
— Я сказала этому негру-телохранителю, что мне срочно надо поговорить с его хозяином, что я подруга Хуаниты. Он впустил меня в квартиру.
— В котором часу это было?
Она неожиданно перешла на китайский, и он понял, что ответ на этот вопрос по какой-то непонятной причине потребовал от нее такого умственного напряжения, что речь ее на какое-то мгновение стала механическим отражением мыслительного процесса.
— Три часа после второго часа Быка, — сказала она на кантонском диалекте.
— Когда вы вышли из его квартиры?
— Я пробыла у него минут пятнадцать — двадцать.
— О чем вы разговаривали?
— Мандра показался мне умным человеком. Я говорила, он слушал. Он знал, кто я такая. Ему рассказывала обо мне Хуанита.
— Вы не могли бы отвести меня к Хуаните? Она никак не отреагировала на его вопрос.
— Когда Мандра разговаривал со мной, в руках у него был «слив-ган». Он спросил, не знаю ли я какого-нибудь китайского мастера, который мог бы сделать копию с этого оружия так искусно, чтобы невозможно было распознать подделку. Когда я взяла в руки «слив-ган», чтобы рассмотреть его поближе, дверь в соседнюю комнату слегка приоткрылась от сквозняка. Мандра подошел к двери и закрыл ее, но я успела разглядеть, что там было.
— Что же там было?
— Там, в той комнате, на кушетке спала художница.
— Вы о ком говорите — об Альме или о Синтии?
— Я говорю о той, у которой карие глаза и вздернутый носик, о той, с которой вы обедали в китайском ресторане «Голубой Дракон». Волосы у нее медного цвета, как облака на закате.
— Это была Синтия, — сказал Терри. — Продолжайте, пожалуйста.
— Мандра вежливо выслушал меня. Перед тем как я ушла, он обещал, что не будет больше заниматься торговлей опиумом. В нем было что-то такое, что произвело на меня приятное впечатление. Он властный, непорядочный, жестокий, но он не лгал.
— Соу Ха, — сказал Терри, — мне очень нужно увидеть эту женщину, Хуаниту, и поговорить с ней.
В глазах ее мелькнуло что-то, и он понял, что его просьба больно задела ее.
— Вы сделали бы для меня столько же, сколько делаете теперь для художницы? — спросила она.
Он приблизился к ней.
— Не исключено, Вышитое Сияние, что именно теперь для вас я делаю столько же, сколько и для нее. Она вопросительно подняла брови.
— Когда прокурор округа выслушает ваш рассказ, — пояснил Терри, — а рано или поздно он непременно его выслушает, он придет к выводу, что последними видели Мандру в живых два человека: американка и китаянка. Мандру убили китайским оружием.
— Вы хотите сказать, что Мандру убила либо художница, либо я?
— Я говорю лишь о том, к какому выводу может прийти прокурор.
Лицо ее было совершенно непроницаемым. Без всякого выражения она произнесла:
— А если бы это я убила Мандру и спасти художницу от обвинения в убийстве можно было бы лишь в том случае, если бы я сама явилась в полицию и призналась в совершенном мною преступлении… Вы попросили бы у меня этой жертвы, Перворожденный?
Терри пристально посмотрел на нее.
— Ответьте же мне, — настойчиво потребовала она. — Почему вы задаете этот вопрос?
— Мать ранит свою душу, чтобы спасти куклу своего ребенка, зная при этом, что спасает всего лишь игрушку, но игрушку, которую любит ее дитя.
Пытаясь как-то смягчить это горькое замечание, он рассмеялся:
— Но я ведь не ребенок, вы не мать, а художница — не кукла.
Не вымолвив ни слова, она подошла к зеркалу, поправила шляпку, достала из сумочки румяна, коснулась ими своих щек и затем кончиком пальца ловко накрасила губы. За все это время она так и не произнесла ни слова. Взглянув напоследок еще раз на себя в зеркало, она повернулась к Терри:
— Я готова.
Они отправились на машине Терри. Соу Ха указывала Терри дорогу в лабиринте неотличимых друг от друга улиц, располагавшихся к северу и востоку от Чайнатаун.
— Поверните направо и остановите машину у тротуара.
Терри крутанул руль, притормозил и остановился. Соу Ха открыла дверцу и выпрыгнула раньше, чем Терри успел выключить зажигание и фары. Когда он вышел из машины, Соу Ха властно взяла его под руку и сказала:
— Помните, вы мой друг, всего лишь друг.
Едва они преодолели два узких лестничных пролета, как вдруг ощутили острый запах чеснока и кислого вина, столь характерный для итальянской и испанской кухни. Запахом этим, казалось, было пропитано все вокруг. Они поднялись на второй этаж, повернули направо и оказались в тускло освещенном коридоре. Квартира, на которую указала Соу Ха, располагалась в самом конце коридора. Они подошли к двери, и Соу Ха тихо постучала.