– Не знал. Я приехал, когда они успели пожениться, у матери на нервной почве… в общем, она умерла. Ну, и представь себе мое отношение к отцу и его новой жене.
– Представить не трудно. А почему мошенница раньше не грабанула тебя? Зачем было выжидать несколько лет? (Марк пожал плечами и развел руками.) А как ты связываешь конверты с приветами и исчезновение Алисы? Если следовать логике, то воровка должна заниматься только грабежом. Зачем ей писать тебе письма, сталкивать с лестницы Алису, стрелять в тебя? Эти факты ты же не можешь опустить? Или есть еще одна женщина?
– Больше у меня нет версий, – прискорбно вздохнул Ставров. – Ведь с того света не возвращаются.
– Тоже логично, но… – согласился Леха. Действительно, вроде бы доводы Марка обоснованны, а осталось много вопросов без ответов.
…Этот разговор состоялся в конце августа, а сегодня октябрь. И сегодня вновь появился мотоциклист. Ставров, лежа на постели, повернулся к окну. Блеклое небо возвещало о начале нового дня. Надо поспать. И надо продумать, что можно и нужно рассказать Тимуру.
Осень – пора подведения итогов. Обычно осенью у него заканчивается годичный цикл, потом нудная пауза, когда ты на распутье, а ближе к весне начинается ренессанс, Володька наполняется соками, брызжущими на холст, спит по два-три часа и ни капли не устает. Но вот представилась возможность поменять привычный ритм, есть серьезная работа, то, к чему стремился, и ни фига не складывается. Хочется писать, хочется до такой степени, что сводит скулы, будто от жажды. Полмесяца живет по-королевски. Шесть предыдущих работ написал всего за месяц на едином дыхании. Писал без натурщиц, не простаивая часами на пленэре, а создавая фантастические и одновременно реальные пейзажи по памяти. Он действительно довольствовался куском хлеба и водой, да это было неважно, главное – удовлетворить страсть, превратить грубый холст в окно, через которое виден живой мир.
Гостиная на вилле Полин преобразилась в огромную мастерскую. Сохли холсты, загрунтованные Володькой, хотя во Франции все готовенькое можно купить. Но он сам сбивал рамы, натягивал холст, это ритуал. Кисти и мастихины с растворителями, тюбики и банки с красками стояли в углу, ждали, когда же их возьмут в руки, безжалостно смешают и с упоением нанесут первые мазки. Но Володька лишь изредка подходил к ним, брал тюбик и вдыхал знакомый, чарующий аромат в надежде, что хотя бы запах разбудит капризное воображение. И ни единой дельной мысли! Стоило представить героинь будущих работ, как в башку лезли репродукции с полотен великих мастеров, навязывая банальное решение. А хотелось чего-то новенького, острого, сильного. Стараясь не терять время, делал наброски женских фигур без лиц, запечатлевая пластику тела, писал пейзажи, натюрморты. По совету Полин, без желания учил язык.
Она наезжала раз в три дня с запасом еды, вина и пива, рассматривала разбросанные по полу, застеленному пленкой, рисунки, ничего не говорила, не поторапливала. Спала в соседней с Володькой комнате, где долго не гас свет, а его сильно интересовало – почему? Она читает? Ящик смотрит? Или мазями и притираниями поддерживает молодость? Однажды неслышно перебрался из своего окна на балкон, прилегающий к комнате Полин. Вечера теплые, балкон был открыт, едва ощутимый ветерок шевелил занавески. Полин лежала на спине, закинув одну руку за голову, вторая безвольно свесилась с кровати, и смотрела в потолок. Она долго не двигалась, потом повернулась на бок лицом к Володьке, который мгновенно отпрянул, спрятавшись за стену, затем снова одним глазом заглянул в комнату. Опустошенность в лице Полин испугала Володьку. «Наркоманит», – сделал вывод.
Но утром, тайком изучая ее руки, следов иглы не нашел. «Нюхает кокс или глотает колеса», – предположил. Однако приветливое лицо Полин не несло печати вчерашнего кайфа. Вместе пили кофе, Володька задавал уйму вопросов на разнообразные темы, провокационные вопросы, проверяя способность Полин мыслить и строить ответы. Она охотно беседовала, не подозревая подвоха, признаков «отходняка» не обнаруживала, а уж он хорошо знаком с похмельем после кайфа. Да и дружков-наркоманов полно в России. Проводил ее в Париж с чувством неудовлетворения. Долго перебирал рисунки, находясь мысленно с Полин: кто она есть, кто? Наконец взлетел по лестнице в ее комнату.
Привести в порядок постель не удосужилась: смятая простыня, откинутое одеяло, словно Полин только что встала и принимает ванну. Володька занялся исследованием туалетного столика. Искал заветные пакетики, шприцы, ну хоть что-нибудь, подтверждающее домыслы. Ни в шкафах, ни в ящиках ничего подобного не было, он разочарованно плюхнулся на кровать. Удивительное дело, раньше из кожи лез вон, пахал днем и ночью, а сейчас, имея все необходимое, необъяснимая хандра залезла в душу и заковала в латы безделья. Неужто фраза «художник должен быть голодным» и впрямь является истиной?
– Чушь собачья, – ответил вслух Володька, взял подушку и обнюхал ее.
Едва уловимый запах духов Полин и свежего постельного белья к хандре присовокупил тоску. Может, это обыкновенная лень? Водрузив подушку на лицо, представил Полин, какой видел ночью – одинокой, опустошенной, отвергнутой… Да, что-то такое сквозило в ее глазах, теле. Интересно, у нее есть друг? Должен быть, у таких всегда есть некто внешне респектабельный, с манерами лорда и замашками миллиардера. Портрет Влада! Володька расхохотался, встал, бросив подушку назад, и спустился вниз.
Через час несколько почеркушек упало на пол. Не то. Полин лежала расслабленной, наедине с собой, а на листах просто различные позы лежащих женщин. Прикрыв веки, восстановил в памяти изгибы тела Полин, открытую шелковую ночную сорочку с тонкими бретелями, ногу, поджатую к животу, колено… Увиденное ночью легло на бумагу. Рисунок получился нежным, но недоработанным, его портило неудавшееся лицо.
Володька стал ждать приездов Полин, пристально всматривался в ее черты, тайком забирался на балкон, запоминал позы, в каких та спала, а днем воспроизводил на бумаге. Она уезжала, а он подолгу простаивал у холстов, не решаясь приступить к работе. Сегодня в очередной раз уехала, Володька натянул новые джинсы, взял пуловер и вышел.
Октябрь уж наступил, а осень не осень. Только успокоение угадывалось в природе, как у больного перед полным выздоровлением, да листва слегка пожелтела, воздух оставался теплым, летним. Недалеко послышалась детская песенка, которую пела дребезжащим голосом махонькая старушка с некрасивым лицом. Завидев Володьку, она убежала прочь. Странная. Неожиданно Володьке пришла в голову гениальная мысль: а не махнуть ли в Париж? Ехать всего ничего.
Город всегда напоминал ему шуструю девчонку, нарядившуюся в бабушкино бальное платье и отправившуюся на дискотеку. Глубокая старина и современные бетонно-стеклянные конструкции непонятным образом гармонировали, подчеркивая и величие, и неумолимый ход времени. Эх, покорить бы Париж! Известность, деньги… заманчиво. Размышляя о всякой всячине, бродил без цели, стоял за спинами художников, слушал уличных музыкантов, сидел на берегу Сены. Иногда ловил себя на том, что ищет кого-то.