Володька почти не слушал, так, ухо улавливало слова, которые в данную минуту не важны, а глаза впитывали, вбирали, откладывая в памяти впечатления. Свет падал сбоку, освещая одну половину Полин, вторая оставалась в глубокой тени. Граница между светом и тенью прошла четко, отчего Полин казалась ирреальной фигурой, завораживающей и таинственной. С одной стороны волосы светились рыжиной, отражая солнечный свет, с другой падали на плечи и грудь темной массой, соединялись с телом и растворялись в тени. Лицо наполовину нежное, с красивыми чертами, наполовину затаенное, неприступное и фатальное. Жизнь и смерть соединились в Полин, так как одна ее часть являлась живой и притягательной, а вторая, погруженная в мрачную темноту, безжизненной и пугающей.
Она инстинктивно запахнула халат на груди под пристальным взглядом.
– Ты меня слышишь? – спросила.
– Слышу, конечно, я не глухой, – расстроился он, ибо Полин умудрилась дурацким вопросом разрушить потрясающую иллюзию, которая вряд ли когда повторится. – Пошел к черту твой Влад. Мне нужна натурщица.
– Хорошо, я привезу на виллу девушку.
– Мне нужна ТЫ!
Вырвалось. Поняла ли Полин, о чем сказано? Видимо, нет, потому что сразу ушла, будто не расслышала. А ведь есть женщины, понимающие с полувзгляда, с полуслова. Мама, например. Ей не нужно разъяснять словами. Из ванной донеслось:
– Как-нибудь напишешь мой портрет. Какие планы на день?
– Поеду на твою виллу.
– Возьми мою машину.
– Я не умею водить.
– Тогда я отвезу тебя.
Она появилась в темно-зеленом брючном костюме, уложив волосы в прическу. Поразительная женщина: одевается с быстротой молнии, не страдает любопытством, так как вопросов, зачем Володька приперся в Париж, какого рожна напился и, вообще, когда к работе-то приступит, не последовало. Ничем не интересовалась, словно не она заказала картины.
– Не беспокойся, – сказал после паузы. – Напиши название твоего села, я сам доберусь. Только по Парижу ехать часа два, да еще и обратно…
– У меня времени предостаточно. Поехали?
Париж не торопились покинуть, свернули на набережную, посидели в бистро, перекусили. Несмотря на протесты, оплатил Володька не без удовлетворения. А потом отправились в ее «село».
У клумбы напротив виллы знакомая старушка, напевая, собирала засохшие головки цветов в подол фартука. Завидев подъезжающий к вилле автомобиль, рванула с такой прытью, что Володька не удержался, залихватски свистнул вдогонку.
– Это Луиза, – сказала Полин, – она не в себе.
– Дурочка?
– На Руси в старину таких людей называли блаженными. Их жалели, считали ближе к богу, потому что за чертой помутнения рассудка эти люди способны тоньше чувствовать, больше видеть. Часто они предсказывали судьбу, конечно, в иносказательной форме. К ним прислушивались даже цари и побаивались их. Блаженные всегда говорили правду, пользуясь своим исключительным правом пред сильными мира, которые других за эту же правду безжалостно и жестоко казнили. До сих пор существует примета: если блаженный дарит тебе что-нибудь – это на удачу и счастье.
– А почему Луизу не отвезут в специальный дом, где за ней будет уход?
– Не знаю. Очевидно, она не опасна, да и живет здесь давно, к ней привыкли. Многим помогает по хозяйству, ее кормят, отдают старые вещи. Большего ей пока не требуется, она ведь непритязательная и добрая, кстати, не такая старая, как кажется. До встречи, Володя.
Через десять метров Полин вынуждена была остановиться – за автомобилем бежал Володька, выкрикивая ее имя. Когда он догнал машину и схватился руками за опущенное стекло, недоуменно спросила:
– Что-нибудь не так?
– Не так! Мне плохо здесь… одному.
– Ты же работаешь… – Почему ты никогда ничего не говоришь? – прорвало его. – Почему не требуешь результата? Я даже не начал работать, а ты молчишь! Приезжаешь, ходишь, ходишь… посмотришь наброски, закроешься у себя… Потом уезжаешь! Я не знаю, чего ты хочешь… Вообще о тебе ничего не знаю, кто ты? Для кого я должен писать?
– Я не хотела тебе мешать, – сказала она с холодком, потупившись.
– Лучше б мешала! Полин, не уезжай, черт тебя дери… пожалуйста.
– Володя… – Она произнесла его имя по-матерински ласково, он даже опешил: – Я закончу дела в Париже и приеду. Мое общество успеет тебе надоесть. А ты отдыхай…
– Можно подумать, я устал! – проворчал он, отступая от машины.
Провожая взглядом авто, тяжко вздохнул. Это ж надо было протопать половину Европы, фактически бежать из России от безысходности и бесперспективности, чтобы во Франции встретить русскую(!) женщину, которая залезла внутрь и точит… Точит, но не подпускает ближе вытянутой руки, к тому же старше лет на семь. Вот тебе и здрасьте, приехали! Что значат сии переживания? Направляясь к дому, сказал зло вслух:
– Ты меня доконаешь. Или я тебя. Пожалуй, лучше, если я возьму верх.
Потоптавшись у холстов, вымучивая идеи, но так и не придя к дельным мыслям, Володька взял банку пива, вышел на воздух. При обилии красоты почему-то внимание притягивает самый непривлекательный предмет. На сей раз магнитом такого рода явилась неухоженная клумба, эдакий ненужный атрибут перед домом, портящий пейзаж. Она чем-то походила на Володьку: такая же лохматая, всеми покинутая, ненужная, несчастная…
– Пардон, я вовсе не несчастный, я очень даже счастный.
Пару минут спустя устроился на ступеньках с папкой для эскизов и быстро набросал клумбу в реалистической манере. На следующем листе изобразил ее жалкой, плаксивой, с поникшими и засохшими головками цветов, в ореоле из струй дождя. Затем в образе кокетки, получился сладенький кич. Детская песенка раздалась недалеко. Оглядев кусты и не обнаружив певунью, Володька крикнул:
– Louise! Ou es tu? Louise, n'aies pas peur! (Луиза, где ты? Луиза, не бойся!)
Из-за кустов выглянуло сморщенное личико, с опаской уставилось на него.
– Viens me voir, Louise (Иди ко мне, Луиза.), – тщательно подбирал слова.
– Vous ne devez pas me faire mal (Вы не должны обижать меня), – тихо произнесла.
– М-да… Ты, видимо, меня с горем пополам понимаешь, а я тебя… ни хрена не разобрал, что ты там сказала. Ладно, попробую еще… Mais sois tranquille, Louise, et… n'aies pas peur. (Ну, успокойся, Луиза, и… не бойся.)
Раздвинув кусты, она шагнула на вымощенную камнем дорожку, постояла. Наконец, робко приблизившись, остановилась все же на почтительном расстоянии. Луиза – махонькая женщина, внешне – высохшая старушка, одета аккуратно, но в очень поношенные вещи: коричневую юбку ниже колен, желтый свитер и темно-синий в красную клетку пиджак мужского кроя. Ярко выраженной дебильности Володька не усмотрел, кроме безотчетного страха перед ним, поэтому, чтоб не спугнуть, принялся рисовать ее, говоря по-русски: