Именно поэтому они находились в смотровой галерее полномасштабной операционной, а не как обычно в одном из меньших и более интимных родильных отделений. В Бриарвуде просто не нашлось родильного отделения, способного вместить такую толпу.
Полковник Эндрю Лафолле, капитан Спенсер Хаук, сержант Джефферсон МакКлур, сержант Тобиас Стимсон и капрал Джошуа Аткинс выстроились между семьей родителей и единственным входом в смотровую галерею сплошной стеной зеленого цвета. Альфред и Алисон Харрингтон стояли, обнявшись, слева от Эмили. Вера и Джеймс стояли перед ними с широко раскрытыми глазами, и скрыть возбуждение у них совершенно не получалось. Линдси Филлипс, их няня, была рядом, приглядывая за ними. Миранда Лафолле и Джеймс МакГиннес стояли справа от Хэмиша, на руках у Миранды свернулся Фаррагут. По такому случаю с Грейсона прибыли Уиллард Нефстайлер и Остин Клинкскейлс вместе с Кэтрин Мэйхью и вдовами Говарда Клинкскейлса. Завершали компанию Мишель Хенке, Элис Трумэн и Алистер МакКеон.
Почти завершали. Присутствовали также королева Мантикоры и её супруг-консорт, а также их древесные коты и полдюжины гвардейцев в придачу к харрингтонским. И это не упоминая прочих людей, обеспечивавших безопасность вне здания.
«Не удивительно, что список приглашенных несколько потряс людей Иллеску, – подумала Хонор, подавляя внезапное, почти неудержимое желание ухмыльнутся. – Нервы, – твердо заявила она сама себе. – Это все нервы, Хонор».
Иллеску, как будто услышав её мысли, взглянул в окно, кивнул и дал знак своей команде.
«Это рутинная процедура. Он каждый день делает то же самое, – напомнила себе Хонор. – Рутинная процедура. Беспокоится не о чем. Сердце, уймись!»
Она глубоко дышала, пытаясь воспользоваться опытом десятилетий изучения боевых искусств, но это было тяжело. Ей хотелось встать на цыпочки, прижаться к стеклу в напряжении первого взгляда. Ей хотелось обнять Эмили и Хэмиша и запеть. Она ощутила присутствие Нимица и Саманты, и то, что они разделяют её возбуждение и радость. Внезапно она осознала, что ещё никогда человек не разделял мгновения рождения своего ребенка с парой древесных котов.
По другую сторону стекла Иллеску и его команда открыли установку. Плавно поднялась внутренняя камера и Хонор поняла, что задерживает дыхание, что, несмотря на старание, сдавливает руку Хэмиша – чтобы защитить Эмили она заранее включила ограничители протеза – когда увидела своего нерождённого сына, плавающего в околоплодной жидкости. Ребёнок ворочался, шевелил ручками и ножками, и она, даже сквозь бушевавшее в ней пламя радости, чувствовала поток его сонного, неоформившегося интереса, как если бы он мог чувствовать надвигающийся момент. Эмоции её семьи и друзей были подобны какому-то невероятному морю: были глубоки, интенсивны и могучи, но направлены были в одну точку. Не вполне спокойными, но и не бурными. Вибрирующими в предвкушении, как гитарная струна, но настолько яркими и несущими ей теплоту и поддержку – такими счастливыми за неё – что глаза Хонор застилали слезы.
Иллеску набрал команду на консоли, и верхушка внутренней камеры скользнула в сторону. Поверхность жидкости закрывал волокнистый покров и он рассёк его виброскальпелем. С этим покровом соединялась пуповина, которая провисла, когда руки, облаченные в стерильные перчатки, подхватили и подняли крошечное, хрупкое, бесконечно дорогое тельце.
Лёгкие Хонор требовали воздуха, но она не обращала на это внимания. Все её внимание сосредоточилось на мягких, уверенных руках Иллеску, пока он и его команда перерезали пуповину и прочищали дыхательные пути ребёнка, эмоции которого резко изменились.
Хонор закрыла глаза, потянулась мыслью, пытаясь прикоснуться к мыслесвету младенца, в котором сонная удовлетворённость сменилась страхом и замешательством, потрясением от того, что мягкое тепло и безопасность утробы сменились холодом и пугающей неизвестностью. Она чувствовала, что он протестует, извивается, борется за то, чтобы вернуться назад, а затем, каким-то образом, который она никак бы не смогла объяснить кому-то ещё, Нимиц и Саманта оказались вместе с ней. А ещё Фаррагут и, за ним, Ариэль и Монро.
Как только прозвучал первый тонкий вопль протеста, древесные коты потянулись вместе с ней и, внезапно и настолько же естественно, как рука входит в перчатку, Хонор прикоснулась к ребенку. Прикоснулась так, как никогда не прикасалась больше ни к кому, даже к Хэмишу. Это было как если бы её рука протянулась в темноту, где её с безошибочной аккуратностью встретила маленькая, теплая, совершенно доверчивая ручка.
Плач прекратился. Младенец зашарил глазами, не в состоянии пока их сфокусировать, но ощущая направление идущего от Хонор потока тепла, приветствия, любви и нетерпения. Его присутствие было ещё несформированным, но он уже знал её. Узнавал её, а она чувствовала исходящее от него недовольство и страх.
Взгляд Хонор окончательно застили слезы. Она чувствовала объятия Хэмиша, чувствовала, как её накрывает волна его любви к ней, к их сыну и к Эмили. Она прижалась к Хэмишу, не отпуская руку Эмили и в этот момент твердо знала, что прожила жизнь не зря.
Ребенок снова захныкал, протестуя против вмешательства новых рук и инструментов, пока его взвешивали и осматривали. Но в то самое время, пока он плакал, сморщив личико в сосредоточенности новорожденного, шевеля крохотными губками и негодующе зажмурив глаза, Хонор баюкала его на невидимых руках любви. И, наконец, Иллеску вышел из операционной навстречу ожидавшим родителям, неся на руках крошечный, краснолицый сверток.
Лицо Иллеску, вышедшего в галерею, казалось, состояло только из громадной улыбки. Впервые Хонор не ощутила в нём и следа его колючей личности, и следа врождённого чувства превосходства. Там были только радость и ощущение чуда, которые и привели высокомерного аристократа к выбору самой исполненной радости медицинской специальности. Когда он направился к ней, Хонор улыбнулась в ответ и с готовностью протянула руки.
– Ваша милость, – мягко произнес Иллеску, – вот ваш сын.
Губы Хонор задрожали, когда она осторожно приняла крошечный вес. Он мог бы уместится вдоль её предплечья, а его голова вполне поместилась бы в её ладони. Хонор уставилась на древнее, но вечно новое чудо, лежавшее у неё на руках. Глаза ребенка вновь раскрылись, неспособные сфокусироваться, но ищущие источник любви, окутывавшей его как второе одеяло. Хонор прижала его к груди, наклонилась к нему, вдыхая неописуемый запах новорожденного, прикасаясь щекой к его невероятно гладкой и тонкой коже. Его губы шевельнулись и коснулись её. Возможно это был всего лишь инстинктивный поиск соска, но по щекам Хонор покатились слёзы радости.
– Добро пожаловать в наш мир, малыш, – прошептала она ему на ушко, а затем немного опустила его и поцеловала в лоб. Затем повернулась к Хэмишу и Эмили, склонилась к креслу жизнеобеспечения, протянув им ребенка, и Эмили вытерла собственные слёзы, чтобы видеть их сына.
Хонор подняла голову, когда к ней подошли её родители. Мать положила руки ей на плечи.
– Он прекрасен, – сказала Алисон Харрингтон и нежно улыбнулась, потянувшись, чтобы прикоснуться к щеке своего первого внука. – Может быть прямо сейчас тебе так и не кажется, – продолжила она, проводя кончиком пальца по сморщенному, всё ещё каким-то образом негодующему личику, – но дай ему немного времени. Он тебя поразит.