Я осторожно дотронулась до отцовского плеча.
— Отец, — самым ласковым голосом произнесла я.
— Да, моя принцесса.
— Я думаю... — С этими словами я нежно взяла отца за руку и повела к стулу. — Я думаю, тебе лучше сесть.
Он послушно сел, а я начала рассказывать ему о том, как все случилось. К чему оттягивать? Уж лучше сказать сразу.
— Я дотронулась до веретена... Что было дальше — не помню. А потом меня разбудил простолюдин по имени Джек, — завершила я свой рассказ.
Отец замер.
— Отец! Ты... ты меня слышишь?
— Так ты говоришь — дотронулась до веретена? Ты взяла в руки веретено?
— Я не виновата.
— Ты не виновата? Да только ты одна и виновата!
Отец сейчас был воплощением Божьего гнева.
— Неужели мы тебя ничему не научили? Мы с детства твердили тебе про веретёна. Предупреждали тебя. «Веретено» было первым произнесенным тобой словом. Оно же было твоим последним словом, которое ты слышала перед сном. Тебе нужно было усвоить всего один урок: никогда, ни при каких обстоятельствах не дотрагиваться до веретена. И ты его с треском провалила. Ты посмела пропустить его мимо ушей!
— Я же сказала, что прошу прощения за случившееся.
— А что нам от этого? Разве ты не понимаешь? Вся наша жизнь разрушена!
— Разрушена?
Отец любит преувеличивать.
— Есть некоторые неудобства, но...
— Про какие неудобства ты болтаешь, Талия? Ты до сих пор ничего не поняла?
Неужели ты настолько глупа?
Я чувствовала, что вот-вот разревусь по-настоящему. Отец еще никогда не говорил со мной в такой манере.
— Отец, прошу тебя, не кричи. Твой голос слышен по всему замку.
— Мне сейчас не до приличий! Если все мы действительно проспали триста лет, — это конец! Мы разрушены, разорены, уничтожены! Ты, я, все королевство целиком. У нас больше нет королевства. Нет торговли. Нет союзников, чтобы защитить нас от врагов. Попомни мои слова: вскоре последнему крестьянину станет ясно, что моя дочь — наиглупейшая девчонка на всем белом свете.
— Но... но...
Мне уже было не сдержать слез. Взглянув на отца, я ужаснулась: он тоже едва крепился. Мой отец, король, самый могущественный человек во всей Эфразии был готов расплакаться! И все по моей вине!
— Отец, послушай. Это была ошибка.
— Нет, Талия. Это следствие того, что ты думала только о себе. А теперь мы расплачиваемся за твое себялюбие. Уж лучше бы сбежала из замка... даже с каким-нибудь парнем. Это было бы меньшим злом. Пострадали бы мы с матерью. А так пострадали все подданные нашего королевства, и это непростительно.
Отцовские слова вонзались в меня, как кинжалы. Похоже, он легче пережил бы мою смерть, чем эту дурацкую историю с веретеном.
— Отец, я действительно очень, очень виновата. Но что теперь делать?
Он глядел в пол.
— Думаю, Талия, тебе лучше всего пойти в свои покои.
Да. Уйти к себе и сидеть там, не высовывая носа. Наверное, отец задумал посадить меня под замок. У меня не было сил возражать. Я послушно направилась к двери, но тут вспомнила нечто важное, о чем должна сказать отцу. Конечно, лучше бы сейчас об этом не говорить. Но если отец и так меня возненавидел, мне нечего терять. Я разрушила королевство. Одним упавшим кирпичом больше.
— Отец...
— Ну что тебе еще?
— Я о том парне, разбудившем меня... Я пригласила его остаться в замке и поужинать с нами.
— Поужинать? — удивился отец.
— Да. Мне показалось, что нужно его отблагодарить.
Отец попытался расправить плечи, но не смог. Он вздохнул и тихо сказал:
— Да. Наверное, ты права.
Потом он встал и молча вышел. Я выждала еще некоторое время и тоже покинула комнату.
Я побрела к себе. Проходя мимо комнат для гостей, я вдруг услышала:
— Талия! Ваше высочество! Можно тебя на минутку?
Я остановилась. Джек! Вот, значит, куда его определила госпожа Брук.
Я подошла к приоткрытой двери. Это он, простолюдин. Парень из далекой Флориды, за которого я должна выйти замуж и который все испортил.
Тем не менее теперь, в приличной одежде, он выглядел очень даже мило. Но было видно: такие наряды он носить не привык и чувствовал себя в них не слишком уверенно.
— Принцесса, ты извини, что потревожил тебя.
— Чего уж там.
Честно говоря, я бы сейчас лучше осталась наедине со своим горем. Мое лицо пылало от стыда. Вскоре все узнают о моей непростительной глупости. Я разрушила королевство, и вскоре точно так же разрушится моя судьба и все надежды на будущее.
— Твой отец сильно огорчился?
Я только кивнула. Значит, он тоже слышал.
— А что он сказал насчет столетнего сна? — поинтересовался Джек О'Нейл.
— Трехсотлетнего, — поправила я.
— Верно. Я оговорился.
— Представляешь, триста лет! Мы проспали триста лет. Королевство разрушено, и во всем этом виновата одна я.
Я кусала губы, чтобы не зареветь. Будь я на несколько лет младше (или на несколько сотен лет), можно было бы закатить истерику. Кататься по полу, биться головой, дрыгать в воздухе ногами. Но детство прошло. Я стояла и ловила ртом воздух, отгоняя слезы.
Джек тоже стоял, глядя вниз. Слышал ли он, как отец назвал меня «наиглупейшей девчонкой на всем белом свете»? Наверняка слышал. Думаю, весь замок слышал.
— Хватит реветь, — сказал Джек. — Дать тебе «клинекс»?
Я не знала, что это такое. Он полез в карман и вытащил бумажный носовой платок.
— Вот, возьми и вытри слезы.
Я не только вытерла слезы, но высморкалась туда. Я старалась делать это негромко, но звук получился похожим на лошадиное фырканье. Ну вот, мало мне быть «наиглупейшей девчонкой» во всей Эфразии — так я еще перед чужестранцем выказала себя совершенной простолюдинкой, будто росла не в замке, а в какой-нибудь крестьянской хижине.
Надо отдать должное Джеку — он даже бровью не повел. От его доброты я заревела снова и уже во весь голос. Когда я проревелась, он сказал:
— Знаешь, мой отец тоже не подарок. Но я не думал, что на принцесс можно так кричать.
— Сомневаюсь, принцесса ли я теперь. Могу лия быть принцессой, если королевства Эфразия больше нет? И все из-за меня! Какая же я дура!
— Ты вовсе не дура. Просто облажалась малость, — сказал Джек.
— Что значит «облажалась»? — спросила я, подозревая не слишком приличное значение этого слова.