— Милая девушка? Уверена, она вовсе не подросток. Женщина средних лет, промышляющая за счет зеленых юнцов.

Нет, мамочка, она гораздо старше. Ей триста шестнадцать лет.

— Посмотри, во что она одета!

— Это вещи Мерилл.

— Кто ей позволил надевать вещи Мерилл?

В Европе я представлял разговор с родителями несколько иным. Я думал, манеры Талии произведут на них впечатление. Самое паршивое, что мать была по-своему права, и я не мог найти никаких доводов, чтобы ее переубедить. В отчаянии я стал ходить взад-вперед.

— Мам, ну неужели она похожа на женщину средних лет?

— А я что, похожа на женщину средних лет? Это пустой разговор. Она все равно у нас не останется.

Ну зачем я согласился взять Талию в Америку? Понятное дело зачем. Иначе я бы сейчас гнил в королевской тюрьме. Но ведь я мог бросить ее на границе. Вполне мог. Тогда почему я этого не сделал?

Потому что я — «хороший парень», что переводится как «простофиля».

Так какое мне дело, если мать выпроводит Талию из дому?

Не знаю какое, но мне такой поворот событий очень не нравился. Если мать не позволит ей остаться у нас, Талия в буквальном смысле слова окажется «наедине с Америкой». Ни родных, ни друзей, ни умения пользоваться Интернетом и получать необходимую информацию. А она такая доверчивая. И такая красивая. Да без нашей помощи она погибнет через неделю!

— Ты не можешь просто взять и вышвырнуть ее на улицу, — сказал я матери. — Она совсем девчонка. Тебе понравилось бы, если бы меня в чужой стране выкинули из дома?

Мамочка задумалась.

— Она может позвонить родным.

— Слушай, сейчас в Эф... в Бельгии три часа ночи.

— Тогда пусть позвонит завтра. А сегодня переночует на надувном матрасе.

— Но она и завтра не сможет позвонить.

— Это почему?

Хороший вопрос! Телевизор в гостиной орал на пределе громкости (Мерилл в своем репертуаре). Я напрягал мозги, придумывая правдоподобное вранье. Не мог же я сказать, что в королевском замке нет телефонов! Может, выставить Талию «борцом за гражданские права»? Сказать, что ей грозит арест, если она вернется на родину? Только в Бельгии никому не мешают бороться за гражданские права. В свое время мать на общественных началах работала в приюте для детей, подвергающихся жестокому обращению в семьях. Можно было бы придумать легенду про жестокого отца, избивавшего Талию. Но одно дело помогать в приюте и совсем другое — взять сбежавшего ребенка к себе домой. Думаю, мамочкина тяга к благотворительности не включала в себя такой вариант.

Не придумав ничего лучше, я сказал:

— Видишь ли, Талия постеснялась сказать... Ее родители впервые в Америке. Путешествуют по Большому каньону.

— Но у них есть мобильные телефоны. Что, туда так сложно позвонить?

— Мам, это все-таки Большой каньон, а не Диснейленд. Там мобильник не везде берет. Туристов даже специально предупреждают, — довольно складно соврал я.

Мамочка эту наживку не заглотнула.

— Я сейчас сама с нею поговорю. Неужели можно выгнать из дому принцессу?

Получается, можно, если не веришь, что она — принцесса.

Я пошел следом. На пороге гостиной мы остановились. Талия сидела на диване рядом с Мерилл, а та (вы только представьте) показывала ей свои рисунки. И не только показывала.

— Ухты! — воскликнула Мерилл. — Невероятно, но так действительно лучше.

Глава 12

ТАЛИЯ

Меня выпроводили в другую комнату, где сидела недружелюбная сестра Джека. Я понимала, что разговор у Джека с его матерью пойдет обо мне.

За последние триста лет правила гостеприимства сильно изменились. Когда к нам в замок приезжали гости, родители не жалели ни сил, ни средств. Угощения подавались на тарелках с золотой каймой, а на пуховые перины стелили белоснежные полотняные простыни. Даже в тяжелый для королевства час, принимая Джека, отец велел подать к столу павлина. Беднейший крестьянин не посмел бы отказать утомленному путнику в ночлеге, уступая порой собственную постель.

Чем же я успела напугать мать Джека? Похоже, она думает, что я способна перерезать всем им глотки. Едва увидев ее, я прочитала на ее лице страх. Спустя триста лет люди стали очень боязливыми. В аэропорту нас осматривали, обыскивали и буквально обнюхивали. Нас заставили снять обувь, а поклажу засунули в особую машину, позволяющую видеть содержимое. У нас такого не бывало даже накануне войны.

И вот в этом времени мне теперь придется жить из-за злобного проклятия Мальволии. Я понимаю: за триста лет многое изменилось, но не в лучшую сторону.

Когда я вошла в комнату, называемую у них гостиной, Мерилл сидела на диване и смотрела большой ящик с окошком — телевизор. Звук оттуда гремел так, будто под ухом играл духовой оркестр. Шла пьеса с движущимися картинками. Люди были не настоящими, а странным образом нарисованными. Чувствовалось, они чем-то сильно возбуждены и разозлены. Они постоянно дрались друг с другом, причем очень жестоко, пиная противников ногами. Мерилл не обращала внимания на пьесу, а была поглощена своим альбомом для рисования. На меня она даже не взглянула. И все равно мне надо с ней подружиться. Наш прежний разговор не удался, но я много наблюдала за тем, как отец ведет государственные дела, и поняла: союзники очень важны. А я должна сделать Мерилл своей союзницей.

Я осторожно подошла сзади и заглянула через плечо Мерилл. Это был все тот же рисунок, который высмеяла невоспитанная соседская девица, теперь мне представилась возможность внимательно его рассмотреть.

Меня впечатлила живость этой картинки. Море вокруг русалки было нарисовано простым карандашом, но казалось, волны так и плещут вокруг камня. Угри, акулы, осьминоги и прочие обитатели моря, собравшиеся вокруг камня, тоже выглядели совершенно живыми. Но самой живой была русалка. Я поверила, что она — настоящая повелительница над всеми, кто ее окружал, и они выполняют ее приказы.

В замке у меня был учитель рисования — синьор Маратти. Он учил меня рисовать то, что подобает изображать молодым девицам из знатных семей, — натюрморты и пейзажи. Но увы, феи не наделили меня талантом художника.

А Мерилл талантлива. Вначале я хотела лишь вежливо похвалить ее рисунок, но теперь поняла, что похвала вполне заслуженная. Несколькими штрихами она превратила улыбку на губах русалки в язвительную усмешку. Я затаила дыхание. И вот тут-то Мерилл заметила мое присутствие.

— Чего пялишься? — грубо спросила она.

Она торопливо закрыла от меня рисунок, но забыла, что держит карандаш. Грифель процарапал лист, испортив все то, что еще мгновение назад дышало жизнью.

— Видишь? Это все из-за тебя! — крикнула она.