Когда Бубон отдыхает, одному богу известно. Я привыкла засыпать под цокот копыт Корчагина и просыпаться под него рано-рано, когда улица еще спит. Я жизни своей не могу представить без этого цокота, который эхом подхватывает ночная улица, без тихого, то приближающего, то удаляющегося звона колокольчика и без песни, которую распевает Бубон:
— Путешествует по миру
Одинокий пилигрим,
И, терзая мандолину,
Напевает себе гимн:
«Миромирроу, миромирроу,
Я для всех неуловим,
Миромирроу, миромирроу,
Я — счастливый пилигрим…»
* * *
Ночью опять заиграл рояль.
Я проснулась, натянула на голову одеяло и постаралась заснуть.
Рояль мне достался в наследство от бабушки. Она была талантливой пианисткой, много концертировала и мечтала, чтобы я пошла по ее стопам. Но с музыкой у меня не сложилось, дальше этюдов Черни дело не двинулось, и рояль остался стоять в квартире деталью изысканного интерьера.
Первый раз он заиграл через неделю после того, как мои родители уехали в длительную командировку. Я проснулась среди ночи от того, что кто-то неумело и вразнобой перебирал клавиши. От ужаса я не смогла даже заорать. Объяснение напрашивалось только одно — в квартиру забрался чокнутый вор, который, поняв, что рояль с собой не унести, решил побренчать на нем. Я не рискнула ни кричать, ни звонить в милицию, просто залезла под кровать и протряслась там до утра. Но утром я поняла, что в квартире никого не было. Окна были плотно закрыты, цепочка на двери не тронута, ничего не пропало и вообще, — никаких следов чужого пребывания в доме. А главное — пыль на крышке рояля красноречиво утверждала, что ее давным-давно никто не открывал.
Тогда я уговорила себя, что мне все приснилось.
Но следующей ночью рояль опять заиграл. И снова — словно маленький ребенок тыкал беспомощным пальчиком в клавиши. Я дала себе волю и прооралась. Рояль затих и больше в эту ночь не играл.
Три ночи я спала спокойно.
На четвертую — рояль довольно уверенно исполнил короткую джазовую композицию. Я не стала орать, а схватила с тумбочки увесистого бронзового орла, на цыпочках прокралась в гостиную и, резко включив свет, запустила статуэтку по направлению звука.
Орел тюкнулся бронзовым носом в противоположную стенку и, оставив в обоях выбоину, с грохотом упал на пол.
В комнате никого не было, рояль молчал, а со старой афиши, украшавшей проем между окнами, на меня укоризненно смотрела молодая, красивая, с высокой прической из гладких черных волос, моя бабушка. «Мариэтта Евграфова — великолепная исполнительница русской классики» — было написано на афише.
— Если это ты шалишь, бабуль, то шали, когда я на работе, — пробормотала я, рассматривая слой пыли на черной крышке.
Наверное, у меня крыша поехала, потому что вдруг показалось, что бабка на афише удивленно приподняла брови.
Пересилив свой ужас, я пальцем нарисовала на пыльной поверхности крышки скрипичный ключ. Этот ключ благополучно просуществовал неделю, пока его не накрыл новый слой пыли. Всю неделю, каждую ночь, рояль бренчал, бормотал, стонал, наигрывал и издевательски весело тренькал. У бабки на афише сохранялся недоумевающий вид, из чего мне нужно было сделать вывод, что она здесь ни при чем.
Я сходила к врачу, проверилась на вменяемость и начала пить успокаивающие таблетки.
Рояль замолчал, но всего на тринадцать дней. На четырнадцатый он сбацал нечто невероятное, от чего соседи возмущенно заколотили в стенку.
Тогда я объявила роялю войну.
Привела священника, чтобы он освятил углы. Написала заявление в милицию, чтобы они «приняли меры». Переставила мебель в квартире.
Рояль продолжал играть.
Я отдала приличную сумму лучшему в городе магу, чтобы он пассами и заклинаниями изгнал из рояля бесов.
Рояль продолжал играть.
Я устроила засаду с фонариком и баллончиком слезоточивого газа.
Рояль подождал, когда я засну и… заиграл.
Я поставила ему бутылку шампанского, бутерброды с икрой, нарезку из сервелата, семги и осетра.
Рояль продолжал играть.
Я заменила шампанское на коньяк, икру на шоколад, сервелат на креветки.
Роль продолжал играть!
— Тогда я тебя продам, — мстительно сказала я инструменту.
Бабка на афише нахмурилась, но я сделала вид, что не заметила этого.
Покупатели нашлись быстро. Пока они искали, на чем перевезти инструмент, я вдруг поняла, что не смогу жить без этого ночного бормотания клавиш, как не могу жить без цокота копыт за окном, без странной песенки Бубона, без регулярно заполняющего квартиру запаха горячего хлеба, без трамвайного грохота, без гула взлетающих самолетов, без тополиного пуха и прелестей шумного перекрестка…
Я расторгла сделку, чем очень расстроила покупателей.
Но чтобы последнее слово осталось за мной, я протерла черного паршивца от пыли и перекрасила в оранжевый цвет.
По-моему, пока я ползала вокруг рояля с кисточкой и ведром краски, бабка ухохатывалась на афише.
Теперь это бесценный рояль. Он ярко-оранжевый и играет сам по себе. Он будит меня, когда ему заблагорассудится, и молчит, когда мне не спится, и я умоляю его поиграть. Я абсолютно уверена, такого рояля ни у кого нет.
Быть может, когда-нибудь, я тоже оставлю его в наследство своей внучке.
* * *
Утром, прежде чем пойти на работу, я заглянула в салон красоты.
— Сделай из меня что-нибудь среднестатистическое, — попросила я своего мастера, усаживаясь в кресло.
— В смысле? — не поняла Марина.
— Ну, обчекрыжь волосы, покрась их в какой-нибудь серый цвет, а макияж сделай такой… такой… чтобы Катя Пушкарева рядом со мной красоткой казалась.
— Ты головой ударилась? — удивилась Марина.
— Нет, я голову берегу. Стриги!
Марина взяла мои густые волосы в горсть и, пропустив между пальцев, сказала:
— Ася, я не собираюсь потакать тебе в пессимизме. Если у тебя на данный момент все в жизни хреново, это не означает, что так будет всегда и что в честь этого нужно уродоваться. Давай отложим твое решение на недельку? А сегодня я сделаю тебе тонизирующую масочку, легкий массажик и этим мы ограничимся. А если через неделю твой порыв не пройдет, так и быть, сделаю из тебя Фредди Крюгера. Но учти, возьму очень дорого, так дорого, что у тебя скорей всего и не хватит.
Я глянула в зеркало на свою хмурую физиономию и кивнула.
— Ладно, уговорила. Давай масочку, давай массажик. А в серый цвет через неделю, — сглотнула я подступившие слезы.