Договорить он не успел.
Самойленко вдруг вскочила, подошла к Чеберде сзади и со всей силы пихнула его в оттопыренный зад ногой. Банкир, нелепо взмахнув руками, полетел в воду. Еще в полете он заорал:
— А-а-а! Помогите! Я не умею плавать! Я этот лягушатник строил только для крутости, я панически боюсь воды-ы! Спасите! Катька!
Ростом он был гораздо ниже меня, поэтому нащупать ногами дно у него не получалось.
Барахтаясь, он уходил под воду, всплывал, хватал ртом воздух, опять уходил и снова всплывал, борясь из последних сил.
Я не понимала, что происходит. Вода была в миллиметре от моего носа, я могла еще дышать, высоко подняв голову.
— А на хрена ты мне сдался! — заорала Самойленко не «берегу». — Хрен старый! Теперь я знаю, что мне искать! С этим гребаным кикбоксером я и сама справлюсь! Он у меня заговори-и-ит! — Это было невероятно, но она пустилась в пляс, высоко задирая ноги и размахивая руками. — И «Черный Монарх» будет мой! Только мой! Я его продам, и буду жить припеваючи! Я уеду в Монако, куплю дворец и самую роскошную яхту в мире! У меня будут самые красивые мужики в мире! А еще я куплю театр и буду в нем петь!
— Ка-тя… я же… люблю… все ради тебя… помоги…
— «Черный Монарх» мой! Только мой! Я единственный ребенок Бубона! И ни с кем не буду делиться!
Эта тварь плясала и хохотала, а мы с Чебердой захлебывались, тонули, и сил уже не было бороться за жизнь, хватать этот спасительный воздух, удерживать гаснущее сознание…
Кажется, Чеберда уже не всплывал больше. Я втянула последнюю порцию воздуха и ушла с головой под воду…
«Эх, бабуля, могла бы и подсобить!..»
Длинные волосы залепили глаза. В легких оставалось еще чуть-чуть воздуха. Было не страшно, нет, — только немного противно, что здесь, в этой же самой воде тонет отвратительный, мерзкий тип Чеберда…
«Ты будешь счастлива, Аська!»
Кто это говорил?!
«Эх, бабуля…»
Чьи-то руки больно схватили меня поперек тела. Наручник на запястье дернулся и раскрылся.
Меня потащило наверх. Тело было легким и невесомым. Я улетала, возносилась, и это было приятно. Может, права бабка — там, на небе, не так уж и плохо?..
Прощай, Жуль!
Будь счастлив, Щит…
* * *
Какая-то сволочь на том свете била меня по щекам, давила на грудь и дышала рот в рот.
От возмущения я замычала.
И здесь домогаются, гады?!
— Жива! — сказал чей-то довольный голос и громко чихнул.
— Врете. Я умерла, и если вы перестанете меня тискать, мне будет совсем хорошо! — Оказалось, что на том свете очень даже можно поговорить. — Меня, пожалуйста, к бабушке определите. Хоть в ад, хоть в рай, мне все равно, только к бабушке!
— Ага, счас, — ехидно сказал знакомый до боли голос. — Подождет твоя бабушка лет семьдесят пять.
Меня снова звонко шлепнули по щеке и два раза надавили на грудь. От возмущения я открыла глаза. Нет, не открыла, — я их выпучила от обуявшего меня бешенства. Рядом, склонившись надо мной, сидел Щит. Он был мокрый, словно тюлень. Вода с него капала мне на лицо, шею и грудь.
— И ты здесь? — искренне удивилась я. — Бедная Лиза… Только меня все равно к бабушке!
— Аська, не валяй дурака! Не так уж много ты нахлебалась! — С этими словами Щит два раза резко надавил мне на грудь. Внутри у меня что-то хлюпнуло, и изо рта фонтаном выплеснулась вода.
— Нет, все-таки, много, — ловко увернувшись от струи, озадаченно сказал Щит и наклонился ко мне, чтобы вдохнуть очередную порцию воздуха мне в рот.
— Уйди, гад! — прошипела я и уперлась руками в его грудь. — И здесь от тебя спасения нет!
— Да где здесь-то? — не обиделся он на «гада».
— В раю! — самоуверенно заявила я и попыталась сесть. У меня это не получилось, я снова упала на спину и закрыла глаза.
— А-а-апчхи! — раздалось сбоку. — Господи, да тут же хлоркой воняет! Это смерть для меня! Чхи! Уводите, уводите арестованных! Быстрее! Нет такого бандита, который страшнее хлорки!
— А Педоренко-то здесь как очутился? Помер от анафилактического шока? — Я все-таки села и огляделась.
Рай был не рай!
Это был все тот же ад, вымощенный голубым кафелем. Рядом со мной поручни спускались в воду. Я сидела на краю бассейна, в котором только что утонула. Сквозь толщу воды были даже видны наручники, болтающиеся на скобе. А рядом, зажав нос платком, бегал аллергический следователь прокуратуры и что-то громко кричал.
Я незамедлительно грохнулась в обморок, и уже никакие шлепки не могли привести меня в чувство.
* * *
— Да не переживайте вы так, это у нее шок! — услышала я как сквозь вату молодой мужской голос.
Мне было жестко и неудобно лежать, да к тому же еще и подтрясывало, будто меня везли на машине. Я загадала: если открою глаза и опять окажусь на бортике возле бассейна — умру по-настоящему. Окончательно и бесповоротно.
Я открыла глаза и увидела, что действительно нахожусь в машине — в «Скорой», потому что кроме Дьяченко возле носилок сидел молодой врач и пытался иголкой попасть мне в вену. Возраст врача и его растерянные глаза говорили о том, что я чуть ли не первый пациент в его жизни.
Я решительно отдернула руку.
— Укольчик, — врач с недоумением смотрел то на шприц, то на меня.
— Да идите вы… — я с душой послала его туда, куда никого в жизни не посылала.
— Ого! — удивился мокрый Дьяченко.
— Это у нее шок, — повторил молодой врач и растерянно огляделся, куда бы положить шприц, наполненный лекарством.
Неожиданно Дьяченко побледнел, закатил глаза и начал заваливаться на бок.
— Эй! — Я подскочила с носилок. — Что это с ним?!
Через минуту мы с Щитом поменялись местами: он лежал на носилках, врач целился ему в вену иглой, а я сидела с ним рядом и тряслась от озноба, обхватив себя руками за плечи.
— Шок! — озвучил врач, единственный известный ему диагноз. Он попал-таки в вену иглой и надавил на поршень.
Дьяченко открыл глаза и счастливо улыбнулся.
— Ой, что это вы мне такое хорошее укололи? — мечтательно спросил он.
— Все равно не достанете, — вздохнул врач и убрал шприц в чемоданчик. — А чего это вы оба такие мокрые? — поинтересовался он.
— В б-бассейне купались, — стуча зубами, ответила я.
— А-а! Странно. Меня вроде на огнестрел вызывали. Говорили, разборки бандитские.
— Кто говорил?
— Понимаете, — приподнялся с носилок Дьяченко, — там, в доме, действительно было все очень серьезно, мог быть и огнестрел. Вот и вызвали заранее несколько «Скорых».