- Так, значит, по-вашему, нужно отказаться от Индии? - в упор спросил чиновник.
- Я вовсе не сказал этого, но говорить, что мы приносим Индии пользу, это... гм...
Крокер сдвинул брови, стараясь уяснить себе точку зрения Шелтона.
- Ну, послушайте: стали бы мы управлять Индией, если бы это не было нам выгодно? Нет. Так вот: говорить, что мы управляем страной ради наживы, - это цинично, хотя в циничных высказываниях обычно содержится доля правды; но называть управление страной, которое приносит нам большие барыши, великой и благородной миссией - это лицемерие. Если я ударю вас под ложечку ради собственной выгоды, - ну, что ж, таков закон природы, но сказать, что это пошло вам на пользу, - на это я не способен.
- Нет, нет, - с испугом возразил Крокер. - Вы не убедите меня, что мы не приносим пользы в Индии.
- Одну минуту. Весь вопрос в том, как на это взглянуть. Вы смотрите на это как непосредственный участник событий. А вы отойдите подальше и полюбуйтесь. Вы наносите Индии удар под ложечку и заявляете, что это добродетельный поступок. Ну, а теперь поглядим, что же будет дальше: либо Индия не отдышится от вашего удара и умрет преждевременной смертью, либо она отдышится, и тогда ваш удар, то есть, я хочу сказать, ваш труд - во всяком случае, его моральное значение - окажется сведенным на нет, а ведь вы могли бы приложить свой труд там, где он не пропал бы даром.
- Разве вы не сторонник империи? - спросил не на шутку встревоженный Крокер.
- Право, не знаю, но я не разглагольствую о благах, которыми мы оделяем другие народы.
- В таком случае вы, значит, не верите ни в абстрактную правоту, ни в справедливость?
- Скажите на милость, какое отношение к Индии имеют наши понятия о правоте или справедливости?
- Если бы я думал так, как вы, - со вздохом произнес совсем приунывший Крокер, - я просто потерял бы почву под ногами,
- Несомненно. Мы всегда считаем, что лучше наших критериев на всем свете не сыщешь. Это главное, в чем мы убеждены. Почитайте речи наших политических деятелей. Ну, не удивительно ли, как они уверены в собственной правоте! Очень приятно сознавать, что своими поступками приносишь пользу и себе и другим, но ведь если подумать, так то, что здорово одному, - другому смерть! Посмотрите на природу. Но мы в Англии никогда не смотрим на природу, - мы не чувствуем в этом потребности. Наша традиционная точка зрения помогла нам набить карманы - это самое главное.
- Знаете, старина, это ужасно зло, все, что вы говорите, - заметил Крокер с удивлением и грустью.
- Да кто угодно обозлится, глядя, как мы - фарисеи - жиреем и надуваемся, точно воздушный шар, от сознания собственной добродетели. Порою так и хочется проткнуть его булавкой - хотя бы для того, чтобы услышать шипение выходящего газа.
Шелтон сам удивлялся своей горячности; почему-то он подумал об Антонии: вот кого нельзя причислить к фарисеям!
Крокер шагал с ним рядом>, глубоко огорченный, и Шелтону стало жаль его.
- Набивать себе карманы - это еще далеко не самое главное, - снова заговорил Крокер. - Человек должен действовать, не задумываясь над тем, почему он поступает так, а не иначе.
- Скажите, а вы когда-нибудь смотрите на оборотную сторону медали? спросил Шелтон. - Скорее всего - нет. Вероятно, вы начинаете действовать, не успев обдумать все до конца.
Крокер усмехнулся.
"И он тоже фарисей, - подумал Шелтон. - Только у него нет фарисейской гордости. Вот странно!"
Некоторое время они шли молча. Крокер, который, казалось, был погружен в глубокое раздумье, вдруг произнес, посмеиваясь:
- А вы непоследовательны! Вы должны бы считать что нам нужно отказаться от Индии.
Шелтон смущенно улыбнулся.
- Но почему бы нам не набивать себе карманов? Меня только возмущает, что мы произносим по этому поводу столько возвышенных слов.
Чиновник из Индии робко взял Шелтона под руку.
- Если бы я думал, как вы, - сказал он, - я бы и дня не прожил в Индии.
Шелтон ничего не ответил.
Ветер начал стихать, и над вересковыми просторами вновь разлилось очарование утра. Путники приближались к границе возделанных полей. Шел шестой час, когда, спустившись со скалистых холмов, они очутились в залитой солнцем долине Монклэнд.
- Тут написано... - сказал Крокер, заглядывая в путеводитель, - тут написано, что это на редкость уединенное место.
Кругом и в самом деле никого не было, и приятели уселись под старой липой, не доходя деревни. Дымок из трубок, истома, разлитая в воздухе, теплые испарения, поднимающиеся от земли, неумолчное жужжание насекомых нагоняли на Шелтона дремоту.
- А помните, - спросил его спутник, - помните ваши словесные бои с Бусгейтом и Хэлидомом по воскресеньям вечером у меня в комнате? Кстати, как поживает старина Хэлидом?
- Женился, - сказал Шелтон.
Крокер вздохнул.
- А вы? - спросил он,
- Нет еще, - угрюмо ответил Шелтон. - Я... помолвлен.
Крокер взял его за руку повыше локтя и, крепко сжав ее, что-то буркнул. Для Шелтона это было самым приятным из всех полученных им поздравлений: в нем чувствовалась зависть.
- Я хотел бы жениться, пока я еще здесь, на родине, - сказал чиновник из Индии после долгого молчания. Он полулежал на траве, слегка склонив голову набок и широко раскинув ноги; руки его были глубоко засунуты в карманы, по лицу блуждала рассеянная улыбка.
Солнце скрылось за скалистой вершиной одного из холмов, но от земли продолжало подниматься тепло, и воздух был напоен пряным ароматом шиповника, который стоял весь в цвету у ближайшего коттеджа. Время от времени на сходившихся здесь дорожках появлялись местные жители: они не торопясь проходили мимо, поглядывая на незнакомых людей и обсуждая свежие новости, и исчезали в домиках, разбросанных по склону холма. Где-то вдали часы пробили семь, и майский жук, гудя, закружил под тенистой липой. Все дышало сладкой дремой и покоем. Мягкий воздух, медлительные голоса, тени и шорохи, запах дыма от только что зажженных очагов - все говорило о безмятежной жизни и домашнем тепле. Мир, что лежал за пределами этой долины, отодвинулся куда-то далеко-далеко. Этот укромный уголок был так типичен для островной страны, тут люди тихо появлялись на свет, мужали и без шума сходили в могилу; тут, как подсолнухи на солнце, расцветало довольство.
Шелтон взглянул на Крокера: шляпа у него съехала на затылок, он клевал носом. Близ такой же деревни находилась, должно быть, усадьба, где родился этот Крокер; со временем он поселится в одном из тысячи подобных домов, и ни чума, ни борьба с голодом не оставят на нем и следа; ничто не затронет ни его миропонимания, ни предрассудков, ни принципов; он ни в чем не изменится от общения с народом чужой страны, от знакомства с другими условиями жизни, неведомыми дотоле чувствами и странными для него суждениями!