Хонор отчаянно взмахнула рукой, и мать рассмеялась.
— Тебе, похоже, неловко?
— Вот еще! — возразила дочь. — Просто…
— Просто ты терпеть не можешь, когда из тебя делают героиню.
Остановившись, Алисон взяла дочь за локоток и, развернув ее лицом к себе, заговорила с непривычной серьезностью.
— Хонор, я очень тебя люблю. Быть может, ты слышала это от меня не так часто, как следовало бы, но это правда. К тому же я твоя мать: я меняла тебе пеленки, следила, как ты учишься ходить и говорить, заклеивала тебе разбитые коленки, вытаскивала тебя и Нимица из терновника, обсуждала твое поведение с учителями и терпела весь тот кавардак, который, особо не напрягаясь, устраивают подрастающая девочка и древесный кот. Я знаю тебя, дорогая, тебя, а не твой экранный образ, так что мне совершенно ясно, почему ты не любишь всю эту шумиху и трескотню. Но пойми, «героиней» тебя сделали не Елизавета Третья, не Бенджамин Девятый, и даже не репортеры… Ты добилась этого сама, и не словами, а делами.
Хонор попыталась возразить, но мать отмахнулась.
— Знаю, знаю. Все, что ты делала, делалось не ради чьего-то восхищения и, кроме того, совершая свои «героические подвиги» ты, как правило, умирала со страху. Я же сказала: я знаю тебя, а как можно, зная тебя, не понимать этого? Я видела, как ты стискивала зубы, когда тебя называли «Саламандрой», знаю все о твоих ночных кошмарах и о том, что ты пережила после смерти Пола. Но почему ты думаешь, будто все люди, верившие, что ты убита хевами, и явившиеся на твои похороны, ничего этого не понимали? Может быть, они и не знали тебя так хорошо, как твой отец или я, но мир состоит не из одних дураков, а умные люди понимают, что к чему. Собственно, потому тебя и считают героиней. Ты заслуживаешь восхищения не потому, что по глупости и самонадеянности считаешь себя неуязвимой, и не потому, что тебе неведом страх, а напротив, по той причине, что ты знаешь о своей уязвимости, — мать указала на парализованную половину лица и обрубок руки, — но ты делаешь свое дело, как бы тебе ни было страшно.
Хонор чувствовала, что лицо ее пылает, но Алисон лишь улыбнулась и крепче сжала локоть дочери.
— Когда я считала тебя умершей, я поняла, как редко ты слышала от меня слова одобрения и восхищения. Тебя ведь всегда смущали похвалы, по поводу того, что ты называла «просто работой», а я как мать порой жалела, что ты не выбрала менее опасное жизненное поприще. Не буду тянуть, скажу просто: я горжусь тем, что Хонор Харрингтон — моя дочь.
Хонор, чувствуя подступающие слезы, заморгала и открыла было рот, но так ничего и не сумела сказать. Мать снова улыбнулась, на сей раз обычной иронической улыбкой, и потрепала дочь по руке.
— Что же до размеров этого домика — брось! Если королеве Мантикоры угодно сделать тебе подарок, то будь любезна принять его с благодарностью. Если уж мне из-за родства с тобой приходится мириться на Грейсоне с самыми немыслимыми церемониями, то тебе, милая, сам Бог велел терпеть все это и улыбаться! Ты меня поняла, девочка?
— Да, мамочка, — послушно ответила Хонор слегка дрожащим голосом.
— Вот и ладушки, — самодовольно сказала Алисон и весело улыбнулась распахнувшему перед ними дверь обеденной залы Джеймсу МакГиннесу.
Несколько часов спустя Хонор и ее мать удобно расположились на одной из просторных террас особняка. Великолепная усадьба, помимо самого дома высившегося на утесе над заливом Язона, включала в себя более двух километров береговой линии. Точнее сказать, двухкилометровой была бы прямая линия, соединяющая крайние точки этого частного пляжа. С учетом же изрезанности берега общая длина пляжа, по прикидкам Хонор, составляла более трех с половиной километров. Разумеется, планеты Звездного Королевства были заселены далеко не так плотно, как Хевен или первые колонизированные миры Солнечной Лиги. Население всех трех планет в совокупности едва составляло половину населения Старой Земли в последнее столетие до Расселения, и потому в Королевстве наличие земельных владений не было привилегией одних только богачей. Само по себе подаренное королевой имение уступало по размерам йоменским владениям Харрингтонов на Сфинксе, но оно находилось менее чем в двадцати километрах от делового центра Лэндинга, а Восточное побережье считалось одним из самых престижных мест на столичной планете. Из чего следовало что гектар здешней земли имел совершенно фантастическую цену, которую можно было признать справедливой, учитывая потрясающий вид, открывавшийся с базальтового утеса.
Над западной кромкой бухты висела Мантикора-А; Мантикора-Б ярко сияла на темнеющем восточном небосклоне. Легкий морской бриз медленно, но неуклонно набирал силу, шелестя бахромой зонтиков над шезлонгами, и лишь на севере, предвестником ночного дождя, виднелось легкое облачко. Ящерочайки с серо-зеленой чешуей и раздвоенными хвостами, перекликаясь звонкими высокими трелями, кружились над утесами, ныряли за добычей или покачивались, как поплавки, на волнах за линией прибоя. На террасе запах моря смешивался с ароматом роз Старой Земли. Суровость серых каменных плит смягчали яркие клумбы с росшими вперемежку местными и земными цветами.
— Пожалуй, — заметила Алисон, пряча иронию за стеклами темных очков, — задайся я такой целью, мне, наверное, удалось бы свыкнуться с этой декадентской роскошью. Конечно, для женщины с пуританскими наклонностями это непросто, но… возможно. Да, возможно.
— Еще бы! — согласилась Хонор и потянулась к блюду на столике, чтобы взять шоколадное печенье.
Она и сама находила, что к некоторым элементам «декадентской роскоши», например к выпечке Сьюзен Торн, привыкнуть очень легко.
Мистрис Торн тоже являлась представительницей клана Лафолле, хотя Хонор и сейчас затруднялась точно определить степень ее родства или свойства с остальными. Будучи ревнительницей чопорной старины, она и обращение предпочитала старомодное, а потому и Хонор, и Алисон, называвшие весь свой грейсонский штат по именам, делали исключение для мистрис Торн. А еще она была глубоко убеждена, что любая кухня сможет претендовать на это славное название лишь после того, как она, мистрис Торн, освятит данное место своей выпечкой. Качество выпечки было таким, что никому и в голову не приходило спорить.
Кроме того, Хонор подозревала, что свойственный ей в силу генетической приспособленности к высокому тяготению ускоренный метаболизм стал одной из причин, по которым мистрис Торн так нравилось готовить для землевладельца. Любой хозяйке льстит, когда ее стряпне воздают должное, а поскольку внутренняя топка Хонор требовала постоянного притока калорий — что никак не сказывалось на весе и фигуре, — старорежимная повариха находила ее просто идеалом госпожи.
Но когда на кухню Харрингтон-хауса впервые забрел отец Хонор, мистрис Торн испытала настоящее потрясение. Кухня являлась ее вотчиной, и мужчинам, по ее глубокому убеждению, вход туда был заказан. Она считала, что даже для тех из них, кто уверяет, будто умеет и любит готовить, это всего лишь игра, а кухня — место не для игр, а для священнодействия. Однако, не имея возможности прогнать отца землевладельца, она вынуждена была, скрепя сердце, смириться с его присутствием — и вскоре с удивлением обнаружила, что он почти столь же умелый повар, как и она сама. Если по части выпечки и сластей ей не было равных, то мясные блюда и супы у доктора Альфреда получались не хуже. Вскоре Альфред Харрингтон стал единственным (землевладелец тоже не составила исключения) обитателем дворца, которому разрешалась невозбранно бывать на кухне и называть хранительницу очага по имени. Более того, она позволяла ему даже учить ее готовить некоторые блюда, например, его фирменный шпинат. Хонор, абсолютно чуждая высокому искусству кулинарии, с удовольствием отдала кухню в безраздельное владение этой компетентной парочке. Матушка ее любила плиту не больше ее самой, и Хонор с детства привыкла к блюдам, приготовленным отцом. Сам процесс готовки ее никогда не интересовал, а результат и у доктора Альфреда, и у мистрис Торн всегда был превосходен. А когда они стали сотрудничать, сделался еще лучше.