– Хэмиш, – поздоровалась она.
Её сопрано звучало сипло. Верхняя губа распухла, на правой щеке наливался синевой здоровенный кровоподтек. Почему-то правой стороне всегда особенно «везло», он не понимал почему, да и не важно это было, потому что она протянула ему свою настоящую руку, и он взял её в свои и поцеловал. Это уже не было простым жестом любезности, освоенным им на Грейсоне, и оба они это понимали. Он беспомощно спросил себя: «Что нам теперь делать?»
– Хонор, – произнес он в ответ, выпуская руку.
Нимиц и Саманта спрыгнули со своего насеста и потрусили через зал – здороваться, но вряд ли граф их заметил. Он видел только Хонор.
– Чему я обязана удовольствием видеть вас? – спросила она почти нормальным голосом.
Хэмиш изобразил улыбку, которая никого не могла обмануть.
«А хочу ли я, чтоб она обманулась? Да, это невыносимо больно, и все-таки… это чудо. Это чудо – знать, что она знает, как сильно я люблю её, и неважно, чего нам это стоит. И чего это стоит Эмили…»
Подумав о жене, он немедленно вспомнил, зачем приехал сюда – почему приехал лично, вместо того чтобы воспользоваться коммуникатором. И почему он нарочно устроил так, чтобы ей пришлось вновь ощутить его эмоция В глазах Хонор что-то промелькнуло. Губы Хэмиша искривила горькая усмешка. Хорошо, что она читает только чувства, а не мысли, напомнил он себе.
– Я приехал к вам с приглашением.
Произнести эти слова оказалось намного легче, чем он боялся. Тут подбежали Нимиц с Самантой. Хонор, не отрывая глаз от лица графа, наклонилась, чтобы подхватить кота, и выпрямилась, баюкая Нимица, как ребенка.
– С приглашением? – переспросила она.
Голос звучал настороженно, и Хэмиш ощутил тень болезненной дрожи.
– Не от меня, – поспешил он её успокоить и безрадостно усмехнулся. – Последнее, что нам с вами нужно, – это подбросить в пламя скандала новых дровишек.
– Это правда, – согласилась она и улыбнулась.
В её улыбке мелькнул отсвет искренней веселости, но она исчезла так же быстро, как и появилась.
– Но если не от вас, то от кого же? – спросила она.
Граф набрал побольше воздуха.
– От моей жены, – очень, очень тихо выдохнул он.
У Хонор не дрогнул ни один мускул, но если бы в это мгновение Хэмиш каким-то чудом обрел дар читать эмоции, он увидел бы, как в глубине души она содрогнулась, словно от неожиданного удара. Но она просто стояла и смотрела на него. Ему безумно хотелось протянуть руки и обнять её. Но он, конечно же, не мог.
– Я понимаю, это звучит странно, – продолжил он вместо того, – но, честное слово, я не сумасшедший. Это действительно идея Эмили. Мало кто это знает, но в политических раскладах и распутывании всяких заговоров она разбирается получше Вилли. В нашем нынешнем положении, Хонор, никакая помощь не будет лишней. Она знает об этом… и хочет помочь.
Хонор не могла отвести взгляд от его лица. Она чувствовала себя так, словно робот только что снова врезал ей в солнечное сплетение. Это совершенно неожиданное приглашение пронзило её, словно дротик пульсера, а следом пришло еще одно чувство: страх. Даже не страх – паника. Не может быть, чтобы он говорил всерьез! Он же должен понимать, почему она так упорно избегала встречи с его женой, задолго до того, как правительственные средства массовой информации взялись разрушать её жизнь. Как ему вообще могло прийти в голову после этого просить её встретиться с Эмили Александер? Когда его собственные эмоции буквально кричат, что теперь он знает о её чувствах. И уверен, что она все знает про него. Бессчетные слои обмана, окутавшие их любовь, боль и душевное опустошение, которые оставила травля в прессе, – все это окутывало и душило её, словно ядовитое облако, и все-таки сквозь все это она вдруг почувствовала: ему очень нужно, чтобы она приняла приглашение.
Ей казалось, что она тонет, сокрушенная водопадом эмоций, извергавшихся из них обоих. Она закрыла глаза, пытаясь обрести хотя бы хрупкую иллюзию покоя. Тщетно. Ей некуда было отступить, нечем было заглушить обостренную чувствительность и интуицию, она не могла оборвать возникшую связь. Вырвавшиеся из-под контроля встречные потоки эмоций сметали все на своем пути, многократно усиливались, резонируя друг с другом и создавая причудливый эффект обратной связи, а мысли остались где-то далеко, за керамобетонной стеной. Она ощутила присутствие Нимица, которого несло бок о бок с нею, словно древнее китобойное судно, влекомое раненым китом, – китобои со Старой Земли называли такие случаи «Нантакетской санной гонкой», – и её душевное смятение волокло кота за собой, словно погружающийся кит, ищущий спасения от вонзившегося гарпуна в океанской пучине, и с она тоже ничего не могла поделать.
А на дне этого водоворота был Хэмиш, всегда Хэмиш, источник всего того, что должно было стать чудом, но обернулось болью и страданием. Человек, который позволил себе наконец узнать, как глубоко они любят друг друга, И который абсолютно точно знал, что она абсолютно точно знает, как глубоко он любит свою жену. И который невыносимо страдает, понимая, что, позволив себе полюбить их обеих, он стал предателем по отношению к обеим любимым женщинам. И этот человек отчаянно желал, чтобы она приняла его невероятное предложение.
Хонор колебалась, не зная, что делать: согласиться было слишком страшно, отказаться – не хватало сил. И в этот момент, зависнув в нерешительности, она вдруг ощутила нечто новое. Нечто такое, чего никогда не встречала.
Широко раскрыв глаза, она обернулась к Саманте. Подруга Нимица замерла, припав к земле. Эмоции кошки обрушились на Хонор ревущим ураганом, перекрыв её собственные чувства. Хонор часто ощущала присутствие Саманты – «мыслесвет», как назвали это древесные коты, когда научились разговаривать знаками, – но ничего подобного она не испытывала ни разу. Ничего столь же мощного и неудержимого. Сейчас оно с ревом сметало всё на своем пути, вибрируя от потрясения, которое испытывала Саманта… Да, там были потрясение, и встреча с чем-то новым, и пугающая, звенящая радость, и чувство ошеломленного узнавания.
Слишком многое происходило одновременно, слишком сильное давление обрушивалось на неё со всех сторон, чтобы Хонор могла отчетливо различить, что происходит, но она чувствовала, что Саманта куда-то тянется. Вытягивается… Ни в одном человеческом языке не было слова, способного обозначить то, что делала кошка в это мгновение, и Хонор понимала, что никогда не сможет объяснить это даже самой себе, но в это самое мгновение полыхнула короткая вспышка прозрения. Она длилась ровно столько, чтобы Хонор успела вскрикнуть, не понимая даже, что делает – в ужасе протестует или, наоборот, разделяет чью-то радость.
Впрочем, неважно, что это было. Она не могла предотвратить происходящее, как не могла остановить движение Мантикоры по её орбите. Все уже свершилось. Тремя парами глаз – своими, Нимица и, главное, Саманты – она увидела, как голова Хэмиша Александера повернулась к кошке. В холодных как лед голубых глазах плескался огонь изумления и недоверия, а потом он протянул руку, и Саманта с пронзительным, радостным мявом взлетела с пола в его объятия.