Раздумья Майкла прервала капитан Армон, обратившаяся к лейтенант-коммандеру Стахович:
– Барб, я уговорила капитана Трумэн израсходовать на завтрашних учениях несколько настоящих ракет.
– Здорово, капитан! – обрадовалась операционист крыла. – А боеголовки будут учебные или боевые?
– И те и другие, – с акульей ухмылкой ответила Армон. – По «Минни», конечно, будем палить учебными, но уж все остальное накроем боевыми. Маневры будут что надо, с участием пяти эскадрилий.
– Что, займемся «Призрачным всадником»? – с блеском в глазах спросила Стахович.
Армон кивнула:
– Да. Снабженцы только что доставили на борт полный комплект боеголовок-имитаторов с совершенно новыми усилителями сигналов – те самые, о которых мы с вами говорили в прошлом месяце. Нам, правда, придется поделиться с базой «Ханкок», но хватит на всех.
– Вот это да! – почти благоговейно сказала Стахович и глянула на МакГивера с улыбкой, затмившей даже ухмылку капитана. – Я ведь тебе говорила, Брюс, что эти штуковины дорогого стоят. Теперь я тебе это покажу. Спорим на пять баксов, Брюс, что их применение на тридцать пять процентов уменьшит способность «Минотавра» обнаруживать нас – и это с учетом осведомленности БИЦ относительно наших намерений!
– Согласен, спорим на пятерку! – со смешком согласился МакГивер.
Армон покачала головой.
– Кое-кто готов биться об заклад даже насчет того, с какой стороны взойдет солнце, – пробормотала она. – Но теперь, когда самый важный финансовый вопрос согласован, давайте все-таки уточним некоторые детали предстоящих маневров. Во-первых, Барб...
Опершись о стол, Армон подалась вперед и принялась излагать, что именно и как она намеревается предпринять. Офицеры внимательно слушали, порой делая пометки в планшетах.
Стоя на галерее шлюпочной палубы, граф Белой Гавани всматривался сквозь бронепласт в ярко освещенный, прозрачный вакуум дока. Порой он сам удивлялся тому, что, прожив, по земному счету, девяносто два года и проведя в пустоте космоса гораздо больше времени, чем на твердой земле, он все равно воспринимал как «норму» то, что укоренилось в его сознании с юности, проведенной на поверхности планеты Клише «кристально чистый воздух» звучало осмысленно лишь до тех пор, пока человек не встречался с подлинной, незамутненной чистотой вакуума, однако последняя все равно воспринималась как нечто сюрреалистическое: ее можно ощутить, воспринять, но точному определению она все же не поддается.
Граф хмыкнул, отстраненно удивившись ходу своих мыслей. Одновременно он краем уха следил с помощью наушника за разговором между дежурным офицером шлюпочного отсека и готовившимся пристыковаться к флагманскому кораблю ботом. Абстрактные размышления одолевали адмирала всякий раз, когда его мозг не был занят решением какой-то конкретной задачи, однако в последнее время это стало происходить чаще обычного.
Повернув голову, он бросил взгляд на выстраивавшийся почетный караул морской пехоты. Выучка пехотинцев не вызывала нареканий, хотя они и носили не мантикорские черно-зеленые мундиры, а коричнево-зеленые грейсонские. Супердредноут «Бенджамин Великий» – «Бенджи», как неофициально называли его члены экипажа (и только в отсутствии капитана), – принадлежал не к Королевскому, а к Грейсонскому космофлоту. Сошедший со стапеля всего год назад, он на момент постройки, вероятно, являлся самым мощным кораблем Альянса, однако технические возможности военных кораблей менялись с ошеломляющей скоростью. После семи столетий неспешной (а по мнению некоторых, почти замороженной) эволюции все элементы, делавшие военный корабль эффективным, оказались брошенными в плавильный чан, и никто, похоже, не был уверен в том, что появится из этого тигля после переплавки С определенностью можно было сказать лишь одно: надежность давних, испытанных систем вооружения, а также рассчитанных на эти системы тактических приемов подвергнута пересмотру, и следует ожидать появления чего-то нового, возможно настолько нового, что весь прежний опыт, все с трудом приобретенные навыки и умения окажутся устаревшими и бесполезными.
«А за пределами Альянса, похоже, никто и не догадывается о происходящих переменах... пока», – не без внутренней тревоги подумал граф, снова повернувшись к стерильной статичности шлюпочной палубы.
Подсознательно он отчасти желал, чтобы эти перемены миновали и Альянс, во всяком случае, так было до недавнего времени, но, напомнил себе граф, леди Харрингтон задала ему основательную взбучку, после которой уже нельзя было прятать голову в песок.
И как всегда, даже мимолетное воспоминание о Харрингтон вызвало укол боли. Он проклинал свою предательскую память – она, увы, была превосходной, она хранила и раз за разом проигрывала для него каждое мгновение встреч с Хонор, их разговоры, его упреки и выговоры (хотя и редкие), его наставления и сентенции о том, что привычка лезть на рожон во имя долга, конечно, хороша, но когда-нибудь может повезти и хевам...
Графу удалось заставить свои мысли свернуть с наезженной колеи, но не раньше, чем в сердце его вновь разгорелась жгучая ярость. Сознавая, что это глупо, Белая Гавань гневался на Хонор за то, что она умерла, и этот иррациональный гнев не позволял ему простить ее даже сейчас, спустя восемь стандартных месяцев после казни.
Вздохнув, граф закрыл голубые глаза и презрительно усмехнулся, оценивая собственные чувства. Конечно, он винил ее, а как же иначе? Ведь в противном случае ему оставалось винить лишь самого себя.
Он снова открыл глаза и стиснул зубы, заставив себя взглянуть на ситуацию объективно. Он знал Хонор Харрингтон девять с половиной лет, с того дня, когда впервые встретился с ней здесь, в этой самой системе. Он своими глазами видел, как она ради спасения чужой планеты направила свой тяжелый крейсер прямо навстречу вражескому линейному. Долгое время он считал ее выдающимся молодым офицером, возможно, самым выдающимся из ее поколения – но не более того. Во всяком случае, так было до того вечера в библиотеке, когда у нее хватило духу (и доводов), чтобы в пух и прах разнести традиционно проводимую им в жизнь политику неприятия любых предложений jeune ecole [8] . И она была права.
То, что она оказалась права, ошарашило и взбесило его но, ошарашенный и взбешенный, он увидел в ней нечто большее, чем блестящего командира, карьере которого он всячески способствовал, ибо признавал ее дарования и считал непреложным долгом всякого флотоводца заботиться о подготовке достойной смены. Да, он уважал ее, искренне и глубоко, он восхищался ее достижениями, но она всегда оставалась для него младшим офицером. Тем, кого следует лелеять и воспитывать, развивать его, руководить им – с тем, чтобы когда-нибудь, в перспективе, этот молодой офицер превзошел даже достижения своего наставника. Да, это неминуемо произойдет... Когда-нибудь. Потом. В один прекрасный день.
Но в тот вечер в библиотеке граф внезапно понял, что это «когда-нибудь» уже наступило. С юридической точки зрения (во всяком случае, на службе Короне; ранг Харрингтон в Грейсонском флоте следовало рассматривать особо) она имела сравнительно невысокий по сравнению с адмиралом чин, но привычное ощущение того, что ему всегда найдется чему ее научить, а ей – чему у него научиться, исчезло. Он увидел в ней равную себе.