По мере приближения к нему куль принимал все более четкие очертания человеческой фигуры. Юра уже хотел развернуться и пойти обратно, поскольку встречи с любого рода фигурами в его планы не входили, но что-то заставило его остановиться. Фигура, видимо, заслышав залихватское чавканье Юриных кроссовок, обернулась, и их хозяин наткнулся на пристальный взгляд Олега Дунаевского.
– Ты? – удивился Юра и чуть не задохнулся водяной взвесью, которая носилась по плотине.
– Максимов, кажется? – довольно свободно проговорил Дунаевский. Глубоко надвинутый капюшон отсекал от его лица пляску взбесившейся воды.
– Он самый... – Юра пытался найти положение, при котором можно было бы говорить, не захлебываясь. Получалось плохо. Вода была всюду. Максимов выставил вперед чуть подрагивающий палец и добавил: – Тот, которому ты, гад, всю жизнь переломал...
– Я? Тебе? – удивился Дунаевский, машинально пряча голову поглубже в капюшон. – Совсем крыша съехала? Мы с тобой и словом-то не перебросились!
– Не перебросились! Но она-то наверняка тебе рассказывала!
– Она? Ты о ком, Максимов?
Юра вдруг почувствовал, как холод наконец пробрал его до костей. Он подскочил к Дунаевскому. Хотел схватить за куртку и притянуть к себе поближе, чтобы посмотреть в глаза. Ведь прикидывается же, сволочь, что Юля ничего не рассказывала о своей прошлой любви! Ведь была же любовь! Была, черт возьми! И если бы не этот...
Но окоченевшие уже пальцы лишь смешно скользнули по куртке Дунаевского. Как же все глупо выглядит... Намертво, будто в доспехи упакованный враг, и он, Юра, мокрый насквозь, жалкий и чуть ли не голый. Если бы их сейчас видела Юля, она еще раз обрадовалась бы, что выбрала именно того, кого надо: красавца и баловня судьбы. Но нет! Сейчас он, Юрий Максимов, соберет все силы, и от этого красавца останется мокрое место! Да, то, что останется от Дунаевского на этой мокрой плотине, будет еще более мокро, чем все вокруг! Он размахнулся и, скользя вконец расквасившимися кроссовками, ударил противника туда, куда получилось. Куда именно, он не понял, потому что капюшон врага мешал правильно рассчитать удар.
– Ты чё, ошизел?! – крикнул Дунаевский и попытался перехватить руку Максимова. Но и нейлоновая Юрина ветровка тоже была скользкой от воды, а правая рука Олега все еще не слишком ловкой после недавнего перелома. Юра вырвался и ударил снова. И в этот раз, видимо, туда, куда надо, потому что Дунаевский охнул, выругался и отвесил ему ответный удар, от которого у Максимова зазвенело в ушах.
Дальше Юра уже плохо соображал, что делал. Он молотил кулаками как придется, ожесточаясь все больше и больше. Ему казалось, что каждый новый удар только прибавляет ему сил. Еще бы! Он ведь знает, за что сражается! За Юлю, которую этот гад у него отобрал! Все было нечестно, неправильно, позорно! А теперь все идет, как надо! У этого Олежека капюшон куда-то съехал... Ха! Отвалилось-таки «забрало»! Теперь его можно схватить за длинные волосы. Удачно отрастил, как знал, что пригодятся...
Молодые люди катались по неровному бетонному покрытию плотины, нанося друг другу самые жестокие удары, на которые только были способны и которые позволяла им делать разбушевавшаяся стихия. Прожекторы, которые городские власти еще не распорядились убрать на зиму, бросали на лица противников разноцветные всполохи, и оттого схватка молодых людей приобретала нечто фантасмагорическое, а потому неуправляемое и страшное. В лужи поочередно капали алые капли крови Максимова и Дунаевского. Они бились в рукопашной схватке, как смертельные враги на поле брани.
Вскоре Юра почувствовал, что явно побеждает. Удары Дунаевского делались все слабей и слабей, особенно те, которые он пытался наносить правой рукой. Максимов расслабился, и Олег каким-то чудом сумел перебросить его через себя. Юра ударился спиной о перила моста, съехал вниз и вдруг стал проваливаться в широкий зазор между звеньями решетки. Он охнул и хотел схватиться за чугунные стойки, между которыми уже свесились вниз над ревущим водопадом голова и плечи, но мокрые руки опять соскользнули.
– Э-э-э-э!! – страшно взвыл Дунаевский и в один прыжок подскочил к Максимову. Он успел схватить его за ноги, и Юра повис над плотиной вниз головой, делая беспорядочные движения руками.
– Не маши крыльями, урод! – пытаясь перекричать шум воды, гаркнул Олег. – Сосредоточься и пытайся подтянуться... Ты вполне можешь достать до стоек руками! А я долго не продержу. У меня правая рука слабая... ломаная...
Уставший от борьбы Максимов сосредоточиться не мог. Подтянуться тоже не мог. Он был даже не в состоянии понять, что так дико шумит: бурлящая внизу вода или что-то сдвинувшееся с места в его голове. Левый глаз, похоже, заплыл, потому что ничего не видел.
Собственно, он, Юра, сейчас получит то, чего добивался. Если Дунаевский и впрямь не выдержит... а он не выдержит (Максимов вдруг отчетливо вспомнил Олега с гипсом)... то он рухнет вниз и сломает себе шею о бетонные ступени плотины, если еще раньше не захлебнется в бурном водопаде.
– Да подтянись же ты, сволочь!! – надсадно кричал ему Олег. – Ну... представь, что на физре... висишь на турнике... это ж то же самое...
Но Юра вдруг почувствовал страшную апатию. Ему стало все равно. Он ничего не смог сделать с Дунаевским. Эта битва была уже заранее проиграна, еще не начавшись. Ну на что можно было рассчитывать? Не убивать же ему Олега? Разве этим вернешь Юлю? Ее вообще ничем не вернешь, а потому лучше уж рухнуть вниз. Есть надежда, что смерть не будет слишком мучительной. Тем более что уже сейчас сознание заволакивается какой-то алой пеленой... липкой и даже сладкой... Умирать, оказывается, совсем не страшно...
* * *
Примерно в это же самое время в теплой и сухой квартире Бондаренко шел следующий разговор между двумя подругами.
– Слушай, Аська, вот скажи мне, зачем ты на истории помянула Дунаевского? – спросила Тамара.
Ася, зареванная, с одутловатым воспаленным лицом, еще сильней съежилась внутри большого ушастого кресла и ответила:
– Можно подумать, что это мог сделать кто-то другой...
– Вообще-то, можно не только подумать, но даже и предположить, кто, кроме Олежека, мог еще это сделать. Но я о другом... Ты же любила его... Дунаевского... Разве любимого человека сдают каким-то там Демократизаторам? Или все: любовь прошла – и скатертью дорога?
– Чего ты от меня хочешь, Томка? – всхлипнула Ася. – Ты прекрасно знаешь, что Олегу нет никакого дела до моей любви, нелюбви... вообще до меня...
– И поэтому ты решила его отравить?
Бондаренко вздрогнула, подавилась очередным всхлипом и, с ужасом посмотрев на подругу, с трудом выговорила:
– Совсем с ума сошла, да?
– Нет, не сошла. У тебя просто яда нет, и взять негде, а был бы – и отравила бы. Разве нет? И вообще, кончай реветь! Не пожалею! Я пришла с тобой серьезно поговорить!
– О чем? – проронила Ася. – Разве ты, моя подруга, чего-то обо мне не знаешь?