Да, но мне не слишком улыбается каждое утро мыть лоб святой водой под молитву. В смысле, мы с Богом… я так считаю, что мы во вполне приличных отношениях, но разговорами не злоупотребляем. Наверняка он каждый раз, когда слышит, как я молюсь, несколько охре… удивляется, скажем. Поэтому вот эти утренние крещения будут казаться — да, лицемерными. И неуместными. Мне как-то придется с этим разбираться.
Но явно не сейчас, потому что у Вайля были на уме другие вопросы.
— Расскажите мне про эту Ясновидицу, — попросил он.
Мы снова описали приход Сохейля и Зарсы. На сей раз я еще добавила свои впечатления, а Вайль внимательно слушал, иногда прикладываясь к своей кружке.
— Я должен навестить эту Зарсу, — решил он. — Она говорит по-английски?
Коул задумался. Кассандра бросила на меня взгляд, показывающий, что нам с ней вскоре надо будет побеседовать наедине.
— Здесь она по-английски не говорила, — ответил наконец Коул.
Вайль нахмурил брови. Видно было, как желание говорить с ясновидицей боролось с неприязнью к публичности. Победило желание.
— Тебе придется пойти со мной, Коул.
Я заставила себя разжать автоматически стиснувшиеся зубы, но пальцы сжались в кулаки.
— А мне что делать, пока вас не будет? — спросила я. Он пожал плечами:
— «Скорбь» чистить, например. А когда я вернусь, займемся прочими нашими делами.
Имеется в виду взять под наблюдение кафе, где, по сведениям покойного шакала-оборотня, Колдун будет отмечать завтра свой день рождения в тесной компании очень близких родственников-мужчин.
Очень хотелось возразить, но Кассандра так задвигала бровями, что я заставила себя промолчать.
— Ладно, — сказала я наконец и не удержалась от шпильки: — А пока вы будете на задании, что делать Кассандре и Бергману? Найдете для них что-нибудь интересное?
Вайль, предвкушающий уже погружение в глубины новых парапсихологических сил в поисках своих сыновей, был для таких уколов абсолютно неуязвим.
— Вообще-то да. Мне мысль о том, что среди нас есть экранировавший себя другой, кажется очень остроумной. Может, вы вдвоем могли бы попытаться этот щит убрать, или опустить, в общем, чтобы мы наконец могли показать пальцем на предателя наших партнеров.
Бергман, у которого аж пуговицы на рубашке засияли от Вайлева комплимента, просто подпрыгнул на стуле.
— Займемся прямо сейчас! — Он уже был на полпути к двери, когда обернулся к Кассандре: — Ты идешь?
— Конечно. — Она кивнула Коулу с Вайлем, посмотрела на меня многозначительно и так же многозначительно сказала: — Мы будем в женской спальне.
Вайль хлопнул Коула по плечу, будто они шли выпить пива. Эта неожиданная фамильярность после такой подозрительности и нескрываемой ревности вызвала у меня желание потребовать анализа ДНК — или рявкнуть: «Прекрати так странно вести себя!»
— Готов? — спросил Вайль.
— А нам там придется платить? — поинтересовался Коул. — Потому что я тут все деньги просадил в покер.
Врет. По меньшей мере по паре баксов он слупил со всех.
— А, да, компенсация, — ответил Вайль. — Я сейчас вернусь.
И он вышел из кухни. Чуть ли не вприпрыжку. Убедившись, что он уже не услышит, Коул зашептал:
— Вайль и жизнерадостность не сочетаются. Что-то мне жутковато.
Да и мне невесело. Потому что причины этой жизнерадостности не те.
Я поняла, что я-то хотела бы видеть ямочки на этих щеках. И глаза чтобы всегда были карие. Мне нравилось, когда он вертит тростью, будто дирижирует по-настоящему великим оркестром. И все это исчезнет, как только Зарса ему скажет, что не может увидеть Ханци и Баду, как не смогла Кассандра.
— Смотри там в оба, — напутствовала я его. — Есть одна причина, по которой все это подозрительно.
— Кстати о причинах. Мне с тобой нужно поговорить.
— О'кей. — Я ждала этого. И надо было разобраться с этим раньше, потому что сейчас, наедине со мной, он снял всю свою защиту, и в глазах его было страдание. — Что такое? — спросила я по-дружески.
Он шагнул ближе, пристально посмотрел мне в глаза. Миллисекунду поколебался — и прыгнул.
— Кажется, я в тебя влюбился.
О нет!
— Коул…
— Я знаю, что ты чувствуешь. В смысле, про меня и про него. Я только хотел, чтобы ты знала — у нас все может быть хорошо. Может быть жизнь, дети, поездки в отпуск. По воскресеньям я тебе буду подавать завтрак в постель. — Он улыбнулся своей фирменной улыбкой «я же для тебя неотразим». — А потом я тебе могу приготовить чего-нибудь поесть.
— Я…
— Нет, ты мне одно обещай: что ты не выберешь его, не подумав для начала всерьез обо мне.
Я не знала, что на это ответить, потому что в глубине души я вроде как уже все решила. И еще я очень хорошо понимала, что сейчас не лучшее время орать: «Кретин, так все было хорошо! У меня в этом мире ну максимум было трое друзей, и ты вот так все перемешал! Ты, популярнейший мужик всех пяти континентов, мог бы сделать нам одолжение и втюриться в любую из сотен баб, что за тобой в очередь выстроились. Но нет, ты должен мне тащить свои признания. И теперь будет одна сплошная неловкость и натянутость. Ну и дурак же ты!»
А еще более привлекательным казался вариант двинуть его в брюхо и убежать в ночь, хихикая. Однако он со своей ментальностью восьмилетнего мальчишки сочтет это за признак нежных чувств, и я не успею глазом моргнуть, как мы будем помолвлены. Так что я раскрыла рот, надеясь, что оттуда выскочит что-нибудь разумное — и тут же его захлопнула, потому что в кухне появился Вайль, и его вид загнал тревоги по поводу Коула куда-то на задний двор сознания. Он глянул на меня и тут же забыл о моем существовании, и этот жест подействовал как машина времени, перенесшая меня назад, в отрочество.
Мне было четырнадцать, и только что меня бросил Эллис Бреннер. Мне предстояло сорвать все обложки с тетрадей, чтобы не глядеть на затейливо прорисованные надписи «Жасмин Элейн Бреннер», «Миссис Жасмин Бреннер», «Жасмин и Эллис Бреннер». Я сумела не рассыпаться, пока дошла от школы домой — и там сорвалась. Сейчас я видела себя глазами своей матери, стоящей в дверях моей комнаты и глядящей на девчонку, распластавшуюся по синему покрывалу кровати в нашей общей с Эви комнате. Дитя истерически рыдает и прижимает к груди плюшевого мишку Пуговицу.
«Что с тобой стряслось?» — спросила мама, не отходя от дверей, как часовой, которого могут расстрелять за то, что оставил пост.
Я не сразу смогла ответить. Как будто, пока я не сказала этого вслух, оно еще как бы и не произошло. А скажешь — случится, и будет еще больнее, и от этого я заревела пуще.
«Э… Э… Эллис меня бро-о-осил!» — завыла я наконец. Свернулась в клубочек вокруг Пуговицы, будто это он был обиженной девочкой, которую мне утешать и успокаивать. Как не хватало мне маминых рук! Впрочем, я знала, что рассчитывать на такое утешение не приходится — мы не обнимались. Даже когда были рады друг другу — чего уже очень давно не случалось.