«Я просто сказал: „Кому-то надо драться за правое дело. Пусть даже почти все вокруг считают его неправым“».
Никогда бы Мэтт не допустил, чтобы такой эшафот поставили в его стране, это можно не сомневаться. Но этот народ всех своих Мэттов извел. Или они погибли в прежних войнах. Поэтому никто не возразил, когда десяток человек в коричневых мундирах поднялись на помост по лестнице, ведя приговоренных, закованных по рукам и ногам.
Мы с Вайлем переглянулись. Зная, что я хочу заговорить, он наклонился ближе, чтобы никто из задних рядов публики нас не услышал.
— Женщин? — прошипела я, стискивая зубы, чтобы не заорать. — Здесь вешают на площади женщин?
Вайль посмотрел на меня взглядом, говорящим: «Я тебя умоляю!»
— Жасмин, прекрати. Ты уж лучше всякого знаешь, что женщины способны на самые омерзительные поступки.
Очень верно. И я постаралась взять себя в руки. Нельзя делать поспешных выводов только потому, что я себя с ними отождествляю. Огромная ошибка, причем такая, что может привести меня к гибели. Я же даже не знаю, что они натворили. Может, убили собственных детей — тогда они заслуживают смерти.
Та, что моложе, заплакала. Старшая принялась ее успокаивать.
Офицер с таким количеством медалей на груди, что упади он в пруд, пошел бы ко дну камнем, шагнул к краю помоста и стал зачитывать какой-то документ. Толпа отвечала разгневанным бормотанием, возрастающим иногда до требовательных выкриков. Жаль, что Коула с нами не было — очень хотелось бы знать подробности. Особенно когда старшая из приговоренных стала кричать в ответ.
Ближайший к ней солдат ударил ее в висок наотмашь, и она свалилась. Толпа радостно заорала. Младшая попыталась броситься к ней, но ее не пустили.
Все это явным образом возбуждало магулов, занявших все крыши, вывески и провода над площадью. Они сидели плечом к плечу, подпрыгивая на мускулистых ногах, вытягивая шеи, расправляя длинные крылья с таким шелестом, что ну не мог его никто, кроме нас, не слышать.
Солдаты настороженно окружили молодую, как будто она могла разорвать оковы и прыгнуть в толпу. Она стояла совершенно неподвижно, и я думала, что она так и примет свою судьбу. Но в последнюю секунду перед тем, как ей нахлобучили мешок на голову, она выкрикнула чье-то имя.
— Кто такой Фархад Дайи? — спросила я.
— Никогда не слышал, — ответил Вайль, который куда лучше помнил известных людей, чем я.
Но толпа определенно это имя знала. Многие сплевывали себе под ноги, услышав его. Но некоторые делали жест такой небрежный, что я бы не обратила внимания, если бы не один парень примерно моего возраста, который привлек мое внимание. Он большим пальцем правой руки провел поперек бедра, потом повернул руку ладонью наружу к обреченной женщине. Увидев, что я смотрю, он кивнул мне и одними губами произнес слово «свобода». Я подняла брови, и он, снова кивнув, смешался с толпой.
Молодая женщина рухнула в люк — с магулом, свернувшимся вокруг шеи как шарф. Его товарищи уже пировали на солдатах, из которых одни смотрели, как раскачивается ее тело, а другие отвернулись к толпе с таким видом, будто эта казнь относится к ним не больше, чем аукцион антикварных автомобилей.
Когда упала вторая, с нее слетела чадра, а на белом платье под ней оказалась картинка. Я не увидела деталей, не могла прочесть крупные надписи под и над фотографией, покрывавшей всю грудь. Но зрители в передних рядах завопили в исступленном гневе.
Толпа бросилась вперед, крики подстегнули задние ряды нажать туда же, и оба тела исчезли под рвущими их руками.
— Пора уходить, — тихо сказал Вайль.
Я почувствовала, как вздымается его сила, прикрывая нас от наблюдателей. Он взял меня под руку и направил прочь от площади.
У нас за спиной магулы всей массой налетели на озверевшую толпу, упиваясь духом насилия и визжа в экстазе.
Мы с Вайлем молча поспешили прочь и через пять минут оказались там, куда направлялись. Уйдя с площади, мы согласились без слов оставить этот кошмар позади. Хотя бы временно. Нас звал долг, и как обычно, он меня удивил.
Я ожидала, что «Оазис» окажется тускло освещенным реликтом шестидесятых годов, причем девятнадцатого века. На входной двери крупными буквами: «ТОЛЬКО ДЛЯ МУЖЧИН». Сигарный дым такой густой, что рак начнется раньше, чем дойдешь до свободного табурета. А в задней комнате танцовщицы развлекают играющих по крупной клиентов.
Оказалось — двухэтажное здание, построенное лет тридцать назад из белых блоков, интернет-кафе, с кабинками по периметру зала, и в каждой кабинке персональный компьютер. Как правило, с пользователем, алчно прилипшим к пятнадцатидюймовому монитору. Поставленные в середине столы и кресла с красной обивкой приглашали посетителей посидеть и пообщаться лицом к лицу, а не в сети.
В любом случае я не могла понять одного: с чего бы Колдуну, который послал в би-би-си письмо, где называл Америку «неудавшимся выкидышем Англии», согласился на вечеринку в кафе, где его будут со всех сторон окружать напоминания о презираемой им стране? Да, это сеть всемирная, но сама концепция свободы информации — насквозь американская. Как яблочный пирог в полоску и в звездочку.
Мы сели. Поскольку вывеска здесь была и на английском, и на фарси, мы решили не скрывать свою иностранную сущность — до некоторой степени по крайней мере. Вайль со своим акцентом заказал чай для нас обоих. А когда официант поинтересовался, откуда мы, Вайль сообщил, что мы из Румынии и приехали на похороны родственника. Я вообще промолчала, и официант ушел.
— Что-то он любопытный, — прошептала я.
Вайль взглядом проследил за официантом, убиравшим стол на другой стороне зала.
— Может, подрабатывает агентом. Никогда не знаешь. Что верно, то верно.
— Слушай, ты уверен, что мы пришли куда надо? — поделилась я сомнениями.
— Наверное, именно поэтому его не удается поймать, — ответил мой босс. — С такой постоянной непредсказуемостью он уже двадцать пять лет уходит от всех властей.
— Наверное, — отозвалась я.
Мне очень хотелось всмотреться в фотографию, которую снова дал нам Дэйв. Задать ей вопросы, на которые никто из нас ответить не мог.
Вайль кивком показал на интерьер у меня за спиной:
— Здание современное, и в нем есть общественные туалеты. Учитывая скорость, с которой чай перерабатывается организмом, я бы сказал, что наш лучший момент для устранения Колдуна — одно из ожидаемых от трех до пяти посещений уборной.
— Значит, ты хочешь устроить это здесь? Вайль встал:
— Я пойду проверю.
Я смотрела вслед с каким-то странным желанием его остановить, и знала, что это не получится. Ему здесь не место, думала я, откидываясь на спинку кресла и оглядывая зал скучающим взглядом в поисках источника моего беспокойства. Как обычно, у меня не получалось сопоставить этот источник со знакомым лицом или экстрасенсорным запахом. Парочки — как правило, моложе тридцати — болтали и смеялись над тарелками густого супа и какими-то блюдами, где главным ингредиентом был длиннозерновой рис. Ничего угрожающего. Так какого черта?