— И что ты там делал? — спросила я вкрадчиво. — Ты говорил им о том, как тебе их не хватает? Или ты обещал отомстить за них?
Силы Вайля напряглись еще на одно деление. Я не думала, что он меня заморозит, но по выражению его глаз я поняла, что дальше на эту тему он ничего не захочет слушать. Я сказала только одно еще:
— Мне нужно, чтобы я могла на тебя положиться. В профессиональном смысле я знаю, что могу. Но если ты хочешь быть со мной… то для этого нужно быть со мной во всем.
— Это, значит, ультиматум? — выплюнул он, и глаза его засверкали красным. — Или забудь о встрече со своими мальчиками, или забудь о нас с тобой?
Я вздохнула.
— Лилиана хорошо тебя воспитала, я вижу? — В ответ на вытаращенные в изумлении глаза я пояснила: — Я не выдвигаю ультиматумов, Вайль. И не предлагаю тебе никаких «или — или». Ты сделаешь то, что сочтешь правильным. И я тоже. Вот почему нас называют взрослыми. И, честно говоря, я думаю, что тебе действительно следует искать встречи с душами, жившими когда-то в телах твоих сыновей. Когда-нибудь. Когда ты попрощаешься с Баду и Ханци. Когда ты поймешь, что мужчины, которых ты встретишь в Америке, — не те цыганские подростки, которых ты двести лет назад любил так, что словами не передать. Они будут взрослые. И вырастят их другие люди, не ты. Те, кого они будут называть отцами.
Вайль замотал головой — отчаянно.
— Нет, это не должно быть так!
— Почему?
— Потому что они — это все, что у меня есть!
— Нет, Вайль, — ответила я тихо, позволив себе пальцами коснуться его руки. По нему пробежала дрожь. По мне, честно говоря, тоже. Я со свистом вдохнула воздух, заставила себя сосредоточиться. — Они — это все, что у тебя было.
Его глаза не успели еще полностью позеленеть, как я подняла руки.
— Я вот что хочу сказать: твоя одержимость уже меня коснулась. То, что ты взял кровь у Зарсы, сделал с ней нечто столь интимное. И собирался сблизиться с ней еще больше. Ты прав, мне хочется по этому поводу завернуть тебя в резиновые ленты, сесть рядом и щелкать тебя каждый раз, как ты меня достанешь. Что в данной ситуации заняло бы всю ночь напролет.
Я думала, он будет раскаиваться, смущаться. Но, кажется, от моих слов он оживился. Голос его, обычно хриплый и низкий, обрел бархатистость:
— Жасмин, ты так ревнива?
— Не совсем, — ответила я задумчиво. — Но если бы ты принадлежал мне, и только мне, была бы ревнива.
Он понял именно то, что я хотела сказать, и медленно — ох как медленно! — погладил мне бедра снизу вверх.
— Скоро, — прошептал он.
Я покачала головой:
— Не раньше, чем ты будешь готов.
Он убрал руки. Мои бедра ощутили отсутствие его тяжелых, его жарких ладоней.
— Мальчики мои, — прошептал он.
— Я тоже их люблю, — сказала я ему, — потому что они твои. — И мелькнула неожиданная мысль: жаль, что не мои. Я бы с них шкуру спустила, но не позволила бы стать лоботрясами, укравшими телегу у крестьянина. И никогда бы они не попали в такое положение, чтобы тот же крестьянин их застрелил. — Но ты их слишком крепко держишь.
Он долго смотрел на свои ладони. Маска, обычно скрывающая все его чувства, вернулась на место.
— Мне нужно об этом подумать. Это не такая вещь, которую я могу вот так вот взять и сделать.
— Понимаю.
Он встал и вышел в кухню, я проводила его взглядом. Мне еще надо было ему сказать, что человек, которого нам назначено ликвидировать, вовсе не подручный Колдуна, а некто, кого наша страна с радостью поддержала бы, если бы знала о нем. Я вздохнула. Вообще-то новость должна быть хорошей:
Вайль, угадай, что я сейчас скажу? Никого не надо сегодня убивать. Урррраааа!
Только штука в том, что большие шишки нашим доказательствам не поверят. Слишком они непрочные, эти доказательства, в свете конкретной теории, шишек, где учитывается все, вложенное ими в этот проект. И они хотят результатов. Так как мы этих результатов им не можем дать — по крайней мере таких, которые они могли бы гордо вытащить на экран телевизора, — то работу мы потеряем сразу, не получив даже шанса провернуть эту операцию так, как мы ее реорганизуем.
Я вышла в кухню. Вайль сидел у стола, наливая себе кровь в кофейную чашку. Я села рядом с ним.
— Есть ли у нас способ связаться с Питом или дядями из МО до того, как закончим операцию?
— А зачем?
Я изложила все, что узнала о Фархаде Дайи, пока Вайль был вне досягаемости. Изложила свои подозрения, что моя попытка переписать сценарий Большого Босса будет встречена либо открытым взрывом («Ты УВОЛЕНА!»), либо внешней доброжелательностью («да, очень разумно звучит»), а тем временем Дэнфер, прикрывая микрофон рукой, велит помощнику позвонить Дэйву по другой линии и сказать, чтобы выполнял задание, которое мы с Вайлем по непонятным причинам саботируем.
Вайль задумчиво смотрел в свою чашку.
— Я приношу свои извинения.
— Что?
— Ты взяла на себя всю тяжесть этого задания.
— Ну, не совсем. Я…
— Совсем. И ты наверняка с ума сходишь из-за Дэвида, но ничего не сказала мне, своему схверамину. Которому ты должна совершенно свободно открывать любые мысли. И желания.
— Вот такая я, — пожала я плечами. Он покачал головой.
— Такой ты была до того, как мы познакомились. До того, как я подарил тебе Кирилай. Я тебя отбросил в твою прежнюю жизнь. А ты едва заметила. Тебе там было так удобно?
Я пожала плечами:
— Нет. Страшно, ужасно неудобно. Но я тогда могла ориентироваться. А сейчас я никогда не знаю, какой шаг следующий. О каких-либо правилах мне сообщают за пять минут до того, как они мне понадобятся. А еще ты. — Я покачала головой. — Быть с тобой — это кататься на самых высоких и длинных в мире американских горках.
Он поморщился, и я добавила:
— Ты не пойми меня неправильно, американские горки я люблю. Я просто говорю, почему я так легко перешла обратно в страну одиночества.
Он взял чашку ладонями. Видно было, как у него побелели костяшки пальцев, и я удивилась, что он ее не раздавил. Он сказал:
— Тогда я сделаю так, что ты полюбишь свое новое положение. Так полюбишь, что не сможешь скатиться обратно. Даже ни на один день.
Мы смотрели друг на друга поверх кухонного стола, и у меня было такое чувство, будто только что Вайль дал какой-то священный обет. Чувство усилилось, когда Кирилай послал волну тепла вверх по руке. Я кое-как сумела с придыханием ответить: «О'кей», — и поймала себя на желании вскочить на эту гладкую плоскую поверхность, зная, что он встретит меня на полдороге, а то, что будет дальше, сгодится для Книги Гиннесса. И тут вошел Коул.