- Ну, доктор? Как она?
- Прекрасно; просто превосходно!
- Опасаться нечего?
Не сводя глаз с графина, доктор бормотал:
- Состояние сердца великолепно... немножко... гм... ну, это пустяки! Все идет своим чередом. Вот так!
- Стакан портвейна, доктор?
Доктор неизменно изображал приятное удивление.
- Прохладный денек... Да, пожалуй... - Он сморкался в ярко-красный батистовый платок.
Наблюдая, как он пьет портвейн, Уинтон говорил:
- Мы ведь можем рассчитывать на вас в любое время, не правда ли?
- Не беспокойтесь, дорогой сэр! Маленькая мисс Джип - мой старый друг. К ее услугам днем и ночью. Не беспокойтесь.
Уинтон чувствовал облегчение, но этого хватало ровно на двадцать минут - пока вдали не замолкнет скрип колес и не рассеется сложный аромат, оставленный доктором.
По просьбе Джип от Уинтона скрыли, что начались боли. Когда утихли первые схватки и она задремала, отец случайно поднялся к ней в старую детскую. Сиделка - приятная на вид женщина - встретила его в гостиной. Привыкшая к "суетливости и назойливости" мужчин в таких случаях, она уже готовилась прочесть ему нотацию. Но, испугавшись его взгляда, только прошептала:
- Началась. Но вы не волнуйтесь, она сейчас еще не страдает. Мы скоро пошлем за врачом. Она у вас храбрая. - И с каким-то необычным для нее уважением и сочувствием сиделка повторила: - Не беспокойтесь, сэр.
- Если она захочет увидеть меня, я все время буду в кабинете. Сделайте для нее все, что можете, сестра.
Сиделка вернулась к Джип в задумчивости. Та сказала:
- Это был отец? Я не хотела, чтобы он знал.
- Все отлично, моя дорогая.
- Как вы думаете, скоро ли опять начнутся боли, сестра? Мне хотелось бы повидать его.
Сиделка погладила ее по волосам.
- Скоро все это кончится, и вам будет хорошо. Мужчины ведь всегда такие беспокойные.
Джип взглянула на нее и прошептала: - Знаете, моя мать умерла, когда рожала меня.
Сиделка оправляла постель.
- Это ничего; то есть, я хочу сказать... это не имеет никакого отношения...
И видя, что Джип улыбается, она подумала: "Ну и дура же я!"
- Если случится так, что я не выдержу, я хочу, чтобы меня сожгли. Вы запомните это, сестра? Я не могу сейчас сказать об этом отцу: это расстроило бы его.
Сиделка подумала: "В таких случаях, кажется, требуется завещание; но лучше будет, если я обещаю ей это. Болезненное соображение, хотя она совсем! не болезненная особа". И она сказала:
- Очень хорошо, дорогая, только ничего подобного с вами не случится.
- Мне очень стыдно, что все мне уделяют столько внимания и люди из-за меня несчастны.
Сиделка, все еще занятая взбиванием подушек, пробормотала:
- Вы и наполовину не так беспокойны и капризны, как многие другие. У вас все идет просто великолепно. - А сама подумала! "Странно! Она ни разу не заикнулась о своем муже. Не люблю, когда подобные истории происходят с такими чувствительными особами. Она просто трогательна".
Джип пробормотала:
- Я хотела бы повидать отца. Пожалуйста, поскорее!
Сиделка, быстро взглянув на нее, вышла.
Джип стиснула руки под одеялом. Ноябрь! Желуди и опавшие листья. Милый влажный запах земли! Желуди повсюду, но всей лужайке. Когда-то она брала на поводок старую гончую собаку и бегала с ней по лужайке, покрытой желудями и опавшим листом, а ветер все сдувал листья с деревьев - тогда она была в коричневом бархатном платье! Кто это назвал ее тогда "мудрой маленькой совой"?.. Сердце ее упало: снова начинались боли. Уинтон спросил, стоя в дверях:
- Да, моя крошка?
- Я только хотела посмотреть на тебя. У меня все хорошо.
Лоб ее был весь в поту.
Когда он шел по коридору, ее улыбка провожала его, словно рея в воздухе; но на лице Джип улыбка уже погасла. В кабинете ему снова стало тревожно. Почему не может он принять все эти страдания на себя?
Уинтон шагал взад и вперед по ковру, пока наконец не послышался знакомый скрип колес. Он вышел в прихожую и пристально посмотрел в лицо доктору, совсем забыв, что старик понятия не имеет об особой причине его смертельной боязни за дочь. Потом он вернулся назад в кабинет. Злой юго-западный ветер швырял в оконные стекла мокрые листья. Вот здесь, у окна, он стоял, всматриваясь в темноту, когда Фьорсен приехал просить руки Джип год тому назад. Почему он не выпроводил тогда этого парня, почему не увез ее? В Индию, в Японию - куда угодно! Она не любит этого скрипача, никогда не любила по-настоящему. Чудовищно! Горечь переполнила сердце Уинтона, и он застонал. Потом он подошел к книжному шкафу; там было несколько книг, которые он всегда читал; он достал одну - "Жизнь генерала Ли". Поставив книгу на место, он взял другую - роман Уйат-Мелвиля "Бездельник". Печальная книга - печальный конец! Книга выпала из его рук и глухо стукнулась об пол. С какой-то ледяной ясностью он вдруг увидел свою жизнь, какой она может стать, если он второй раз понесет такую потерю. Она не должна умереть!
Если она умрет, тогда для него остается только... В древние времена мужчину хоронили вместе с конем и собакой - знак уважения к нему, как охотнику. Все-таки в этом что-то было. Мысль эта почему-то успокоила его; он сел в кресло и долгое время смотрел на огонь в каком-то оцепенении. Потом его лихорадочные страхи возобновились. Какого черта они не приходят и ничего ему не говорят? Что угодно, только не эта тишина, не это смертельное ожидание! Кажется, хлопнула входная дверь? Стук колес? В дверях стоял Марки, держа в руке какие-то карточки.
- Леди Саммерхэй, мистер Брайан Саммерхэй. Я сказал "нет дома", сэр.
Уинтон кивнул.
- Вы не завтракали, сэр.
- Который час?
- Четыре.
- Принесите мне меховое пальто и портвейн. И разожгите камин. Узнайте, есть ли какие-нибудь новости.
Марки кивнул.
Нелепо сидеть в меховом пальто перед огнем, да еще не в холодный день!.. Говорят, что и после смерти жизнь продолжается. Он ни разу не почувствовал, что она продолжает жить. Она жила в Джип. И теперь, если Джип... Он встал и задернул занавеси.
В семь часов доктор спустился вниз. Уинтон все еще сидел перед камином, неподвижный, закутавшись в пальто. Чуть приподнявшись, он оглянулся.
Лицо доктора было в морщинках, веки на выпуклых глазах полузакрыты; это должно было означать улыбку.
- Великолепно, - сказал он. - Великолепно - девочка! Никаких осложнений.
У Уинтона задрожали губы. Он протянул было руку. Но, подчиняясь привычке целой жизни, ничем не выдал своих чувств и остался сидеть на месте.