- Я не вынесу, если тебе придется страдать, а этот тип Фьорсен выйдет сухим из воды. Можешь ты отказаться от встреч с Саммерхэем, пока мы не добудем для тебя развода? Это необходимо уладить, пока никто ничего не знает. Я думаю, ты можешь пойти на это ради меня, Джип?

Джип поднялась и долго стояла у окна, не отвечая. Уинтон пристально следил за ее лицом. Наконец она сказала:

- Нет, не могу. Мы можем отказаться от встреч, дело не в этом. А дело в том, что я перестала бы себя уважать. Ах, отец, разве ты не понимаешь, что Фьорсен на свой лад действительно любил меня? Как могу я притворяться? Создавать для себя юридическое оправдание, рассказывать о Дафне Уинг, о его пьянстве, о ребенке; делать вид, будто я хотела, чтобы он меня любил, в то время как я ненавидела его, и мне было безразлично, верен он мне или нет. И пойти на это, зная, чувствуя каждую минуту, что для этого, другого, я - все! Лучше уж рассказать все Фьорсену и попросить его, чтобы он развелся со мной.

- А если он не захочет?

- Тогда моя совесть будет по крайней мере чиста; и мы будем жить так, как сможем.

- А маленькая Джип?

Глядя прямо перед собой, словно желая проникнуть в будущее, Джип медленно проговорила:

- Когда-нибудь и она поймет. А возможно, все это кончится, прежде чем она узнает. Разве счастье бывает долговечным?

Она наклонилась к нему, поцеловала в лоб и вышла. Осталось тепло ее губ, ее аромат, словно пахнувшие на Уинтона откуда-то из далекого прошлого.

Значит, ничего нельзя сделать? Люди его склада обычно не слишком глубоко вникают в переживания даже своих близких; теперь он вдруг яснее, чем> когда-либо раньше, постиг натуру дочери. Бесцельно принуждать Джил действовать наперекор ее собственным чувствам! И все же сидеть и просто наблюдать все это - видеть, как его собственная страсть с ее испепеляющей силой теперь возродилась в ней, и, возможно, на многие годы! Старая народная пословица промелькнула в его голове: "Яблоко от яблони недалеко падает". Она теперь отдала всю себя, и будет отдавать полными пригоршнями - без меры, без оглядки! Как он сам, как ее мать!.. Пусть так! Джип все-таки выпала лучшая доля, чем той, покойной. Не надо заранее напрашиваться на неприятности. А слезами горю не поможешь!

ГЛАВА VIII

Джип лежала без сна. Мозг ее сверлила мысль, что надо все рассказать Фьорсену. Захочет он развестись с ней, если она об этом попросит? Презрение к тому, что он называл "этой буржуазной моралью", его безволие, грубость, наконец, уязвленное самолюбие - все это, конечно, помешает ему быть уступчивым. Нет, он не даст ей развода! Она в этом уверена - разве что случайно, если ему самому понадобится узаконить свою свободу; но это маловероятно.

Что она выиграет от развода? Успокоит свою совесть? Но вправе ли она думать о собственной совести, если это может причинить боль любимому? И не смешно ли говорить о совести но отношению к человеку, который менее чем через год после женитьбы взял себе любовницу, не постеснялся даже встречаться с ней в доме, который содержит и оплачивает его жена?

Нет, сказать обо всем Фьорсену - это только потешить свою уязвленную гордость, ведь ей приходилось делать то, чего она не хотела.

Она спустилась к завтраку, ни на шаг не приблизившись к решению; ни она, ни отец не упоминали о вчерашнем разговоре.

Потом Джип вернулась в свою комнату, чтобы после месячного отсутствия привести в порядок платья. Было уже за полдень, когда, услышав легкий стук, она открыла дверь и увидела Марки.

- Прошу извинения, мэм.

Джип впустила его. Марки закрыл за собой дверь.

- Мистер Фьорсен в прихожей, мэм. Он пролез в дверь, когда я открыл ее на его звонок; он почти оттолкнул меня, и я не смог удержать его.

- Отец дома?

- Нет, мэм. Майор отправился в клуб фехтовать.

- Что вы сказали Фьорсену?

- Сказал, что я посмотрю, но, насколько могу судить, никого нет дома. Может быть, попробовать как-нибудь отделаться от него, мэм?

Джип покачала головой.

- Скажите, что его никто не может принять.

Вальдшнепьи глаза Марки под черными кустистыми бровями смотрели на нее с грустным сочувствием. Он открыл дверь, собираясь выйти. За дверью стоял Фьорсен, он быстро, рывком проник в комнату. Она увидела, как Марки поднял руки, словно желая обхватить его сзади, и сказала спокойно:

- Марки, пожалуйста, подождите там.

Когда дверь закрылась, она отошла к туалетному столу и остановилась, глядя на мужа; сердце ее билось так, словно готово было выскочить вон.

Он отрастил себе бородку, щеки у него слегка округлились, глаза казались еще более зелеными; в остальном он был таким же, как запомнился ей. И первой ее мыслью было: "Почему я жалела его? Он не будет мучиться, не сопьется до смерти - у него жизненных сил хватит на двадцать человек".

Неестественная улыбка, с которой он вошел, исчезла с его лица. Он оглядел комнату с тем же наполовину злобным, наполовину трусливым выражением, которое ей было знакомо.

- Ну, Джип, - сказал он, и голос его слегка дрогнул. - Наконец-то! Ты не хочешь поцеловать меня?

Как глупо! Джип вдруг почувствовала себя совершенно спокойной.

- Вы хотите поговорить с моим отцом? Его нет дома.

Фьорсен возмущенно пожал плечами.

- Послушай, Джип! Я вчера вернулся из России. Я заработал кучу денег. Вернись ко мне! Я исправлюсь, клянусь тебе! Ах, Джип, вернись ко мне, и ты увидишь, как все будет хорошо! Я увезу тебя за границу, тебя и bambina {Девочку (итал.).}. Мы поедем в Рим, словом, куда захочешь, мы будем жить так, как тебе нравится. Только вернись ко мне!

Джип ответила с каменным лицом: - Вы говорите бессмысленные вещи.

- Джип, клянусь, я не встретил женщины, которая может сравниться с тобой. Будь добра ко мне еще раз. Теперь я не собьюсь с пути. Испытай меня! Испытай меня! Моя Джип!

Эти трагические, умоляющие интонации показались ей сейчас особенно фальшивыми и ребяческими; Джип поняла, как сильно то, новое чувство, которое живет в ее сердце. И чем больше оно о себе заявляло, тем жестче становились ее лицо и голос.

- Если это все, что вы пришли сказать, - пожалуйста, уходите. Я никогда не вернусь к вам. Раз и навсегда поймите это, пожалуйста.

Его молчание произвело на нее больше впечатления, чем его мольбы; своей обычной крадущейся походкой он приблизился к ней вплотную, чуть не касаясь лицом ее лба.

- Ты моя жена, - сказал он. - Я требую, чтобы ты вернулась. Ты должна быть у меня. Если ты не вернешься, я убью тебя или себя.

И вдруг он обнял ее и рванул к себе. Она подавила крик и очень тихо, не двигаясь, сказала:

- Отпустите меня, мне больно. Сядьте спокойно. Я вам кое-что расскажу.