– Ты тут на мне свои взгляды не тренируй! – скривившись, сказала Вера, подошла к Боре, вытащила у него из пальцев сигарету и затушила о блюдечко, стоявшее на журнальном столике. – Какого черта ты куришь в квартире? – прорычала она после этого своего действа и удивилась тому, что помянула черта уже второй раз подряд за весьма непродолжительный период времени. Право слово, этот Кудеяров, похоже, имел к чертям самое прямое отношение.
Боря как-то неопределенно хмыкнул, и Вера продолжила:
– Ты же профессиональный альфонс, Кудеяров!
– Раньше вы называли меня жиголо! – Боря расхохотался, обнажив в улыбке прекрасные зубы.
– Это почти одно и то же! Живешь на содержании у женщины и в ус себе не дуешь! Если бы женщиной была не моя Милка, а какая-нибудь другая, я и ей посоветовала бы гнать тебя в шею, но ради дочери я выгоню тебя сама! Собирай шмотки, Боря, катись отсюда и отдай мне ключи от этой квартиры!
Кудеяров сгруппировался в кресле половчее и, убрав улыбку, спросил:
– А вы не допускаете, Вера Алексеевна, что я люблю Милку?
– Конечно не допускаю! У тебя таких Милок как у меня – студентов!
– То есть вы считаете, что никогда не ошибаетесь?
– В данном случае, конечно, не ошибаюсь!
– Хорошо… Но ведь Милка-то меня точно любит!
У Веры потемнело в глазах. Ей очень хотелось взять блюдечко, о которое она только что затушила сигарету, и разбить его о кудеяровскую голову. Боря был прав: Милка любила его без памяти, но она, Вера, не могла позволить, чтобы ее дочь сломала себе жизнь. Такие Бори – вечное женское проклятие.
– Как полюбила, так и разлюбит! – гаркнула Вера. – Не она первая, не она последняя! Поплачет и перестанет!
– Да что вы понимаете в любви-то? – не менее громко выкрикнул Кудеяров, вскочил с кресла и навис над Верой. – Вот вы, университетский препод, доцентишка, что в ней конкретно смыслите-то?! Может быть, считаете, что у вас с вашим адвокатом Соколовым любовь?
– А что же… – Вера так растерялась, что не смогла даже выдать вопросительную интонацию.
– Это не любо-о-овь… – протянул Боря. – Это рыбья жизнь! А еще – рабья! Тягомотина болотная! Хотите, я вам покажу, что такое любовь?! Вы мне нравитесь гораздо больше Милки!
Вера, что называется, не успела и глазом моргнуть, как оказалась в железных объятиях Кудеярова. В ее глаза глянули Борины, потемневшие, будто предгрозовое небо. Через секунду бывший студент запечатал рот доцента Соколовой таким поцелуем, от которого у нее натуральным образом зашлась душа. Почти потерявшая самообладание, Вера страшным усилием воли взяла себя в руки и попыталась освободиться от объятий своего бывшего студента, но не тут-то было. Хватка у Бори была железной, движения отточенными. Он наверняка не раз раздевал сопротивляющихся женщин, которые, возможно, потом ему еще и спасибо говорили. Вера сдаваться не собиралась, но силы были не равны. Она прохрипела что-то вроде того, что Андрей посадит его, но Милкин возлюбленный, презрительно хмыкнув, тут же уверил ее, что Соколов ни за что не станет выносить сор из своей избы, потому что он, Боря, будет утверждать, что Вера Алексеевна сама на него набросилась, аки фурия. Свидетелей-то нет. Кто докажет, что было не так?
Вера билась в руках Бори, как могла. Она сломала два ногтя, тонкое золотое колечко, видимо, смялось и невыносимо сдавливало ей палец, на пол сыпались мелкие пуговицы стильного платья-халата, застегивающегося сверху донизу. В образовавшуюся щель между его полами Кудеяров уже просунул руку и стаскивал бюстгальтер. Изящные его чашечки застегивались впереди, а потому очень скоро Вера оказалась перед Кудеяровым практически с обнаженной грудью. Ее, уже ослабевшую от борьбы, Боря настойчиво подталкивал к раскинутому дивану, с которого не было убрано постельное белье. Когда Вера все же рухнула сверху на пододеяльник, который сама подарила дочери, а Кудеяров лихо вжикнул «молнией» на джинсах, рядом вдруг раздалось жалобное Милкино:
– Боря… что же ты делаешь… ну как же так можно… на нашем белье…
Кудеяров резко обернулся и с неподдельным ужасом в голосе выдавил из себя:
– Милка… ты как тут… почему…
Вера из-за Бориной спины видела, как по щекам дочери горохом посыпались слезы.
– Я… – начала ее девочка срывающимся голосом. – Я отпросилась… потому что ты хотел поехать за город… я даже путевки взяла на три дня… в пансионат на заливе… порадовать хотела… а ты…
Вере хотелось рыдать вместе с дочерью. Она, придерживая руками полы полураспахнутого платья, зарылась лицом в белье. Что будет, когда дочь увидит, кто лежит в ее постели, представить сложно. Она надеялась, что Кудеяров догадается или увести для объяснений Милку куда-нибудь на кухню, или хотя бы так крепко прижмет ее к себе, что девчонка не сможет заметить, что за дамочка быстренько слиняет из их квартиры. О том, как ей идти по улице в растерзанном виде, Вера даже не подумала. Но неожиданность появления Милки, похоже, отбила у Бори всякую сообразительность. Он продолжал стоять недвижимым столбом с расстегнутой «молнией» на джинсах. Милка и обошла его, как столб, именно в тот момент, когда Вера решилась оторвать голову от пододеяльника и прояснить обстановку.
– Ма-а-а-а-ама-а-а!!!!! Ты-ы-ы-ы!!! – потряс комнату душераздирающий вопль Вериной дочери.
– Мила! Я тебе сейчас все объясню!
Вера зачем-то начала с классической фразы героев-любовников, хотя точно знала, что после нее ни один уважающий себя человек обычно ничего слушать не желает. Не желала и Милка. Она заткнула уши, совсем по-звериному прорычала:
– Не-е-е-ет!!! – и поспешила вон из комнаты.
Тут уж у Кудеярова хватило ума и сообразительности растопырить по сторонам руки, сграбастать девушку, чтобы не выпустить из квартиры. И ему, и Вере было понятно, что в таком состоянии Милка готова на все самое страшное, чего конечно же допустить нельзя. Боря, не ослабляя хватки, уселся вместе с ней на диван, и она билась в его руках пойманной птицей, которой жить осталось последние мгновения.
Вера вдруг поняла, что здесь, в этой квартире, она ничего не решает. Она никогда не сможет доказать дочери, что абсолютно невиновна. Нет, не так… Она не сможет объяснить ей, что хотела сделать как лучше для нее же, а получилось опять – как всегда… Даже более по-свински, чем всегда. И доцент питерского университета Соколова, пройдя мимо дивана, где все еще билась и рыдала Милка, открыла шкаф, достала самое простенькое дочернее платье, быстро переоделась в коридоре и вышла вон из квартиры. Все! Милкино детство наконец кончилось. Она, Вера, больше ничего не сможет сделать для своей старшей дочери. Теперь Людмила будет решать все только сама. Нет, конечно, они с Андреем как родители не откажут ей ни в какой просьбе, но вмешиваться в ее жизнь они, похоже, больше не имеют права. Да, Боря – сволочь! Но пока Милка не наестся этого его сволочизма по самые гланды, все равно не захочет выгнать его поганой метлой. Никто не учится на чужих ошибках и опыте. Опыт нужен свой. Хорошо, что квартира по-прежнему на Андрее, а потому красавчик Боря туда не сможет прописаться никакими силами. Все остальное поправимо. Даже с ребенком, если вдруг Кудеяров осчастливит им их дочь, они Милку прокормят, а потом найдется для нее и достойный мужчина. Их девочка – красавица и умница! Главное – это не унывать!