– Вот вы ее и наденьте! – посоветовала начальнице Эльмира.
Сотрудникам налоговой инспекции, как солдатам, действительно выдавали полное обмундирование: верхнюю одежду, обувь на все сезоны и костюмы, состоящие из синей юбки в складку и белого пиджака. Практически никто из женщин обмундирование не носил, но все всегда его получали, чтобы продать или подарить каким-нибудь малоимущим родственникам и знакомым. Лишь Тамара Ивановна летом иногда носила белый пиджак. Все остальное было такого отжившего фасона, что даже она обмундированием не соблазнялась.
С приходом в инспекцию Халаимова приоделись не только женщины отдела учета отчетности и анализа, но и все остальные. Стильная начальница отдела информационных технологий Жанна Леонидовна Прохорова сменила черный цвет одежды на интенсивный красный и вместо крупной, геометрической формы бижутерии увесилась золотом и платиной. На Анютку вообще стало невозможно смотреть без содрогания, потому что ее грудь третьего номера натуральным образом вываливалась из бюстье без верхних половинок, а юбки превратились в нечто вроде набедренных повязок.
Халаимов с трудом сдерживал улыбку, когда секретарша наклонялась к нему, подавая кофе, которого он никогда не просил. Он имел счастье рассмотреть все белье, которое имела в наличии девушка, и в общем-то даже жалел ее. Она ведь не могла и предположить, что ее формы и классические цвета куклы Барби не производят на него никакого впечатления. Ему все время хотелось посоветовать ей застегнуть блузку и одернуть задравшуюся юбчонку. От удушающего же запаха духов Анюты у Халаимова болела голова.
От духов Анюты голова у Владимира Викторовича болела физически, а фигурально она болела от того, что Саша Арбенина ускользала от него. За две недели, что он уже отработал в инспекции, ему так и не удалось с ней ни переговорить, ни оказаться наедине. Однажды он даже решил прийти к ней домой, но дверь ему никто не открыл, хотя он настойчиво трезвонил минут пятнадцать. Ее телефон, номер которого он узнал в инспекции, тоже почему-то молчал.
Владимир Викторович очень не любил не получать то, что запланировано, а потому распалился уже так, как когда-то в юности после памятной пощечины Милы Кондрашовой. То, что после неслабого с ним секса женщина делает вид, будто между ними ничего не произошло, казалось ему унизительным и оскорбляющим его мужское достоинство. Кроме того, Саша ему в самом деле нравилась, и он очень хотел опять прижаться к ее мягкому и душистому телу. Дело постепенно приближалось к Новому году, и встречать его Халаимов хотел с Сашей. Минутная жалость к жене быстро прошла, и браслет ждал своего часа. Он должен был украсить запястье Арбениной. Тогда уж она никуда от него не денется.
Вокруг Халаимова вся налоговая инспекция плела заговоры и интриги, но он ничего не замечал, поскольку к женскому поклонению давно привык, а мысли его были заняты одной лишь Сашей.
Марьяна Валерьевна Терехова перестала спать ночами. Она ревновала Халаимова ко всем женщинам сразу, и особенно к Анюте с Эльмирой. Однажды она пришла в кабинет зама за подписью и увидела, как секретарша готовит на низеньком столике кофе. Марьяна содрогнулась. Она понимала, что если бы была начальником-мужчиной, то имела бы эту девчонку на кожаном диване кабинета раз по десять на дню. Очевидно, Владимир Викторович и имел, потому что не обращал никакого внимания на непристойно заголившуюся секретаршу. Очевидно, такой вид Анютки был для него привычен и… удобен. Возни с раздеванием практически никакой.
Потрясенная Марьяна явилась в отдел с дрожащими губами. Она с трудом успокоилась, а потом, в этот же день, на обеде в кафе увидела сидящих за одним столиком и мирно болтающих зама и Эльмиру Фаткуллину. В голове бедной Марьяны совершенно помутилось. Она, так и не поев, вернулась в отдел, дождалась Эльмиру и устроила ей страшный разнос за очередной отчет. Поскольку сроки подготовки отчета еще не вышли, Эльмира совершенно справедливо огрызалась, на что начальница ответила, что уволит ее, если та еще раз позволит себе повысить голос и возмущаться справедливыми требованиями начальства.
– На твое место, Эльмира, в два счета найдутся желающие! – закончила Марьяна и принялась проверять кассовые поручения.
– Вы не имеете права, – прошептала Эльмира. – Я ничего не сделала и могу… пожаловаться…
– Кому? – расхохоталась Марьяна. – Профсоюзному комитету, который давно уже приказал долго жить? Или… Халаимову, которого ты бесстыдно соблазняешь… своим голым животом?
– Я?.. Соблазняю?.. – растерялась Эльмира, поскольку она действительно изо всех сил старалась его соблазнить. Она только думала, что это не слишком заметно постороннему глазу.
После этой перебранки в бюро воцарилась мертвая тишина, которая продолжалась вплоть до самого конца рабочего дня. В половине шестого всех подчиненных Марьяны Валерьевны как ветром сдуло. Та осталась сидеть одна, уронив голову на руки. Что она наделала? Зачем привязалась к Эльмирке? Та действительно ни в чем не виновата… кроме голого живота. Да разве есть в этом какая-то ее вина? У девчонки голый живот, а у нее, Марьяны – накладки! Она ничем не лучше Фаткуллиной, а наоборот, даже хуже, потому что, кроме накладок, у нее есть еще муж и дети, а она, отдаваясь ночами мужу, мечтает только о Халаимове.
Терехова тяжело поднялась из-за стола, чтобы идти домой, когда в дверь заглянул Владимир Викторович.
– Марьяна Валерьевна! Арбенина уже ушла? – спросил он. – У меня к ней два слова по поводу….
– Ушла, – с трудом проговорила Марьяна. При виде Халаимова у нее вдруг пересохло во рту.
– С вами все в порядке? – спросил Владимир Викторович. – Что-то вы неважно выглядите… Вам плохо?
Он побежал к чайнику, плеснул воды в первую же попавшуюся чашку и протянул ее Марьяне. Она хотела взять ее у него из рук, но ставшие вдруг непослушными пальцы не удержали чашку, и вода вылилась на дорогие брюки Халаимова. Он на это деликатно не среагировал и участливо спросил:
– Может быть, вызвать врача?
– При чем тут врач?! – выкрикнула Марьяна, закрыла лицо руками и затряслась в беззвучном плаче.
– Ну… тогда я совсем не понимаю, что происходит, – обескураженный Халаимов присел на кончик стола, с испугом глядя на плачущую женщину.
– Что же тут непонятного? – всхлипнула Марьяна. – Все как на ладони. Вы не можете не видеть, что я… вас… люблю…
Когда начальница отдела учета отчетности и анализа выговорила это, ей сразу полегчало. Сразу перестало болеть за грудиной. Она успокоилась, вытерла слезы и села за свой стол напротив Халаимова.
– Это мое признание ни к чему вас не обязывает, – уже абсолютно ровным голосом сказала она. – Я должна была вам это сказать, потому что любовь созрела во мне, как нарыв. Я места себе не находила…
– А теперь? – спросил Халаимов, который не очень четко представлял, что ему лучше всего сейчас сделать. Женщины всю жизнь вешались ему на шею, и признаний, подобных этому, он слышал достаточное количество, чтобы не впадать (смотря по обстоятельствам) в состояние восторга, вины или раздражения. Чаще всего, правда, женщины делали свои признания, находясь хорошо подшофе, что потом всегда давало возможность свести дело к пьяной шутке.