С однокомнатной квартирой оказалось сложнее. Чуть ли не весь штат игорного зала Павловского был озадачен поисками одинокого алкаша, имеющего собственную жилплощадь. Александр Григорьевич обещал хорошо заплатить тому, кто найдет. Нашла Эльза. И не такого уж опустившегося алкаша, а в меру пьющего сорокалетнего мужичка Степана Эльдаровича Пищикова, который так сомлел от Эльзиной красы, что даже в трезвом состоянии был готов ради нее на все, а в приличном подпитии одним махом подписал все нужные бумаги. О том, куда потом равилевские ребята «устроили» самого Степана Эльдаровича, Павловский предпочитал не задумываться. Его дело – найти квартиру, не более. Он был чист. Престарелый хрен Эльдарович влюбился в Эльзу и сделал ей подарок. А Эльза имела полное право перепродать квартиру кому в ум взбредет, что она и сделала.
То, что теперь требовалась трехкомнатная квартира, да еще в центре города, Павловскому очень не нравилось. Конечно, этот дембель из ВДВ станет работать у него в зале, но не жирно ли ему – трехкомнатная квартира в центре. Какой-то сопливый дембель – и такая царская жилплощадь! Александр Григорьевич подозревал, что Равиль чего-то недоговаривает. Более того, ему стало казаться, что в конце концов этот самый Равиль, который так много для него сделал, полностью и насильно переведет его в черные риелторы, а зал оставит так… для души…
Но об этом лучше подумать потом… Сейчас главное – это Маша. Если с Машей удастся договориться, то он сначала все же развяжется с этой трехкомнатной квартирой, потом продаст свой зал и на самом деле купит какую-нибудь фирмочку по ремонту компов, а то и… можно вместе с Машей вообще свалить из этого города. Мало ли в России городов… где нет Равиля…
– Папуль! Это я! – донесся из коридора голос Маши.
Павловский вздрогнул. Он так задумался, что не слышал поворота ключа в замочной скважине. Сердце отозвалось болью. А что, если Маша сейчас выставит его за дверь? Хотя… за что? Ну что он такого ужасного сделал?
Отец и дочь о чем-то тихо разговаривали в коридоре. Видимо, Витька объяснял Маше, что за гость дожидается ее в кухне. Александр Григорьевич весь подобрался, пригладил волосы, еще раз поправил галстук и даже успел спрятать под стул, на котором сидел, полупустую бутылку вина и хрустальный стаканчик. Когда Маша вошла в кухню, он чуть не задохнулся от волнения. Он любил ее. Как же он ее любил.
– Маша-а-а… – только и смог произнести он.
– Зачем ты пришел? – как-то отстраненно спросила она, закрыла дверь и уселась напротив него на кухонный диванчик, сложив руки на груди и положив ногу на ногу.
Закрылась от него. Да, она явно не хочет с ним разговаривать. Но почему? Александр Григорьевич и не заметил, что это вырвалось у него вслух.
– Что почему? – спокойно спросила Маша.
– Почему ты ушла?
– А тебя это заинтересовало только сейчас? – Она бросила быстрый взгляд на яркий календарь, висящий в простенке.
Павловского это взбодрило. Раз она посмотрела на календарь, значит, считала дни, значит, не разлюбила…
– Маша, ты же знаешь, я человек бизнеса! Я не мог прийти раньше… – решительно начал он, но она перебила его язвительным вопросом:
– Дела компьютерной фирмы в таком плачевном состоянии, что ее нельзя оставить без босса даже на пару часов?
Александр Григорьевич как-то сразу взмок настолько, что пришлось вытереть повлажневшую переносицу. Неужели знает об игорном зале? Нет… Не может быть. Откуда?
– Маша! Мне поступило предложение купить новое оборудование… – Павловский понес первое, что пришло в голову. – Надо было срочно решать, срочно ехать. Или я бы упустил…
– Саша! Какое оборудование? Оборудование по ремонту компьютеров – это мозги твоих сотрудников и маленькие кейсы с дисками программ и отвертками, чтобы снимать стенки системных блоков!
– Маша! Ты ошибаешься…
– Может, и ошибаюсь, но не сильно. Ты все время обманываешь меня, Саша!
– Нет, я не обманываю! Я еще занимаюсь… продажей самой компьютерной техники… иногда перепродажей старой… Не говорил, потому что тебе это могло не понравиться. Сделки бывают разного рода… Это бизнес, Маша!!! Это деньги, на которые мы жили, черт возьми!! – В конце своей тирады Павловский уже вернул своему голосу твердость. Ему понравилось, как ловко он выкрутился из неприятного положения.
– Если ты думаешь, что для меня так важны платья от Зои Малиновской или твои… приемы, ради которых я должна догола раздеваться в каких-то подсобках… опять начала Маша.
– Машенька… – теперь уже Павловский перебил ее. Он хотел броситься к ней на диванчик, но вовремя понял, что еще рано. Молодая женщина сидела, все так же напряженно скрестив руки и ноги. – Прости ты меня, старого дурака. Я давно жил один, подчиняясь лишь своим правилам. Я уже забыл, как это… думать о женщине, которая рядом… Я путаюсь, Маша… Прости, пожалуйста!
Теперь Александр Григорьевич говорил чистую правду, и его искренность, похоже, проняла Машу. Она наконец расплела руки и ноги. Павловский решил ковать железо, пока оно горячо.
– Я же люблю тебя, девочка моя, неужели ты не чувствуешь этого? – проникновенно спросил он.
Маша посмотрела на него странным долгим взглядом и, будто раздумывая над этим вопросом, несколько замедленно произнесла:
– Чувствую… Да… Любишь…
– Ну вот… – Он привстал со стула, но Маша нетерпеливым жестом посадила его обратно.
– Я долго думала о нас, Саша, – сказала она, – и, перебрав день за днем, вдруг сообразила, что за месяцы совместного житья мы почти не говорили друг с другом. Я не замечала этого, потому что была очень счастлива близостью с тобой. Кроме того, я много трудилась, чтобы привести в порядок квартиру, и тоже уставала. А здесь, дома, я поняла, что совсем не знаю тебя…
– Брось! Ты знаешь меня с детства!
Маша покачала головой и с горечью произнесла:
– Ты и сам не веришь, что это так. Ты не пускал меня в свою жизнь. Ты держал меня в своем доме только для постели, Саша!
– Ерунда! Впрочем, нет, не ерунда! Когда люди только сходятся жить вместе, постель… она всегда на первом плане… Мы просто не успели ничего другого. Ты обиделась и ушла. Возвращайся, Машенька! Все теперь будет по-другому, вот увидишь! Клянусь, чем хочешь, я никого в своей жизни не любил так, как тебя! Возвращайся!
– Нет, Саша. Я думаю, что еще рано. Нам надо какое-то время пожить отдельно…
– Когда так говорят, это обычно означает, что расстаться надо навсегда. Это просто оборот такой… щадящий… Ты больше никогда не вернешься ко мне?
Павловский спросил это так тихо и горестно, что Маша болезненно передернула плечами. Александру Григорьевичу показалось, будто молодая женщина хотела броситься к нему на шею, но силой воли удержала себя от этого невольного порыва.
– Машенька… – Он сам шагнул к ней, присел наконец на диван и обнял за плечи. – Любимая…