– А что ж вы раньше-то думали, бабуля? Сколиоз у него не вчера образовался! После двадцати спину уже не выпрямить.
– Но ему ж еще девятнадцать, – хваталась за соломинку Антонина Кузьминична.
Военврач только развел руками, давая понять, что плюс-минус год в данном случае роли уже не играет.
После посещения военкомата Антонина Кузьминична особо пристально вгляделась в Вовку, и признаки искривления позвоночника у него, безусловно, обнаружила. Собственно говоря, она и раньше замечала, что внук ходит несколько боком, но считала это особенностью его походки, выработавшейся от постоянного желания сделаться сколько-нибудь менее заметным, чтобы упрямая бабка хоть раз проглядела его в той же привокзальной «Шаверме».
Не очень доверившись усатому военкоматскому врачу, Антонина Кузьминична сходила в читальный зал соседней библиотеки и нашла в медицинском справочнике все про сколиоз. Врач сказал правду. Вовкин сколиоз останется с ним теперь на веки вечные, а чтобы не прогрессировал, нужны поддерживающая терапия, а также лечебная гимнастика, массаж, правильный режим дня и искоренение вредных привычек. Из этого выходило, что у бедного Вовки вполне может образоваться страшный межреберный горб, поскольку от вредных привычек он никогда не откажется, режима дня у него с тринадцати лет нет никакого, а к врачу за все эти шесть лет он согласился пойти только к зубному, чтобы тот удалил ему больной зуб. Врач настаивал на лечении, но Вовка лечиться не собирался. Врач пожал плечами да и выдрал зуб, вполне подлежащий восстановлению, ибо желание пациента – закон.
Некоторое время Антонина Кузьминична даже жалела непутевого внука, которому не светит ничего, кроме межреберного горба, а потом жалеть перестала, а два дня назад окончательно возненавидела. Приступы ненависти вообще-то накатывали на нее довольно регулярно, то есть каждый раз, когда выяснялось, что внучок стянул очередную пенсию. Она прятала деньги в разные потайные места, но он все равно находил, будто купюры персонально для него источали особый густой денежный запах, который сразу выводил Вовку к единственно верному месту. Антонина Кузьминична давно уже отказала ему от своего дома, несколько раз меняла замки, но даже они не останавливали его при продвижении к заветной цели – к тому месту, где деньги лежат. Бабушка подозревала, что внук так же легко открывает замки и в других квартирах, но поделать с этим ничего не могла. Не доносить же на родную кровь в милицию, тем более что Вовку Антонина Кузьминична вообще давно не видела в лицо, а потому никак не могла точно знать, чем он занимается. В ее квартиру он тоже не наведывался давненько, чему она, решив, что в этот раз поставила чрезвычайно надежные замки, была несказанно рада.
Радостный человек легко теряет бдительность, что и случилось с Антониной Кузьминичной. Два дня назад у нее очередной раз изъяли пенсию. Кроме того, из берестяной шкатулки с видом Новгородского кремля пропали нехитрые драгоценности: золотая цепочка с кулончиком в виде аметистовой искрящейся капельки, аметистовые же, под кулон, сережки и перстень-печатка с ее инициалами, выгравированными вензелем на золотом плато. Антонина Кузьминична давно перестала носить печатку, потому что слишком распухли пальцы. Больной сустав не позволял перстню опуститься на положенное для таких украшений место. Сережки с кулоном мирно лежали в шкатулке, поскольку последнее время она носила серебряные цепочку с крестиком и серьги листиками, которые купила в иконной лавке Александро-Невской лавры, когда ездила в Санкт-Петербург, и потому считала целебными. Никто, кроме Вовки, никогда не зарился на ее пенсию, да и на украшения позариться не мог.
Антонина Кузьминична очень не любила общаться с Татьяной, Вовкиной матерью, но поняла, что придется. Терпение ее вконец истощилось.
– С чего вы взяли, что это сделал Володя? – спросила Татьяна, опустившись напротив Антонины Кузьминичны в красивое мягкое кресло и указав ей на другое. Сама она тоже была красивая, не хуже кресла, яркая, нарядная и душистая. Состарившаяся школьная учительница подумала, что глаз у нее всегда был верный. Она ведь всячески советовала Женьке обратить внимание на Ермакову, еще когда та была всего лишь десятиклассницей. Нынче она выглядит куда эффектней Светланы. Но кто ж знал, что нутро у Таньки с гнильцой? Вот и яблоко от яблони…
– Ты ведь и сама не сомневаешься, что это сделал он, – пожевав губами, ответила Антонина Кузьминична.
Татьяна посмотрела на свои ухоженные руки с длинными острыми ногтями, покрытыми жемчужным лаком, осталась вполне довольна увиденным и сказала:
– У вас нет доказательств.
– Когда я обращусь в милицию, они найдут доказательства. Мое терпение закончилось!
– Они не станут заниматься разборками между родственниками. Это давно известно.
– Умная, да?! – во весь свой трубный голос, мощь которого нисколько не уменьшилась со времени выхода на пенсию, рявкнула Антонина Кузьминична. – Да твой сынок, думаю, регулярно чистит не только мою квартиру! Имей в виду, Танька, если сдам Вовку милиции и расскажу о своих подозрениях, на него навешают даже те кражи, которых он не совершал, чтобы какую-нибудь премию оторвать за раскрытие большого количества преступлений!
Татьяна, мгновенно покрывшись красными пятнами, крикнула ей в ответ не менее громко:
– Но он же ваш внук!
– Прежде всего он твой сын, которого надо было воспитывать, а не по мужикам шляться!
– Вот если бы ваш Женечка на мне женился, я нигде не шлялась бы! Он, между прочим, тоже должен был Володю воспитывать, а чем он все это время занимался? Чем?!
– Сама знаешь чем! У него своих трое!
– А этот что, не сын?! Не его, что ли?!
– Знаешь, Танька, наверно, хороший человек и не мог родиться от обмана! – произнесла Антонина Кузьминична.
– Сколько можно твердить про обман?! – взвилась Татьяна. – Володе уж девятнадцать, а вы никак не уйметесь! Не было никакого обмана! Не бы-ло! Вам своего сына следовало воспитывать лучше! Женька напился и изнасиловал меня, а вам потом наплел с три короба!
– Да мы ж всей школой были уверены, что ты беременна от Майорова! Скажешь, это не обман?!
– Вот это – обман! Да! Не отпираюсь! Влюбилась я в Юрку по-сумасшедшему. А ваш сынок воспользовался! Решил, что раз я беременная, так можно меня и… того… сами знаете… и все шито-крыто будет! А вот не вышло! А он куда? В кусты! И вы меня теперь учить будете, как я должна была своего сына воспитывать?! Да он просто в папеньку пошел, в Женьку вашего!
Вдруг навалившаяся усталость прижала Антонину Кузьминичну к мягкому креслу, как во время перегрузки в самолете. Она в самом деле никогда не сможет донести на Вовку в милицию даже в самом остром приступе ненависти. Он ее внук. Женькин сын. Он даже похож на него лицом куда больше, чем Виталик, сын Светланы. Еще раз взглянув на кривящийся Танькин рот, продолжающий изрыгать то, во что она уже не желала вслушиваться, Антонина Кузьминична решила уйти несолоно хлебавши. Тяжело поднялась на ноги, которые всегда отекали, если она сидела более пяти минут, махнула рукой и пошла к выходу из комнаты, когда вдруг услышала: