Ровена попятилась назад, словно он предложил что-то ужасное.
— Вы… действительно считаете, что я приму от вас такую… такую крупную сумму? — запинаясь сказала она.
— У вас нет выбора, — заверил ее маркиз. — А если возникнут трудности, я просто пошлю своего секретаря внести эти деньги в счет вашего кредита во все местные продуктовые лавки.
— Вы не сделаете ничего подобного! — сердито воскликнула Ровена. — И позвольте теперь мне внести ясность в денежные расчеты. Мы не нуждаемся в вашей благотворительности, милорд.
— Мне нужно полноценное питание, — ответил на это маркиз, забавляясь ее горячностью. — Вы сами сказали, что мне надо восстанавливать силы. Так вот, я требую бараньих ножек, говяжьего филе, откормленных цыплят и много других вещей, которые, впрочем, можно доставить из моего дома.
— Мы не примем их! — заявила Ровена.
— Вы разочаровываете меня, — сказал маркиз. — Я уж было начал думать, что вы, мисс Ровена, вполне практичная женщина. А вы просто самоуверенная особа, считающая, что всегда действует безошибочно. Вы кормите богатых за счет бедных из глупой, ложно понятой гордости, которой на самом деле просто не можете себе позволить.
— Как вы смеете так со мной разговаривать!
Но Ровена понимала, что ее семья действительно нуждается во всем, о чем говорил маркиз.
Что ж, ради детей она снова уступит, и пусть маркиз опять добивается своего.
— Могу я войти? — раздался тихий, дрожащий голосок возле двери.
Повернув голову, маркиз увидел заглядывающую в комнату Гермиону.
— Да, заходи, — ответил он.
— Ровена будет сердиться, если застанет меня здесь, но я хотела показать вам свое новое платье.
Несколько дней назад состояние маркиза неожиданно ухудшилось, и приехавший из Лондона сэр Джордж прописал ему абсолютный покой.
— Всего-навсего лихорадка, — сказал он доктору Уинсфорду. — И этого следовало ожидать. Уверен, что маркиз скоро поправится. Покой и тишина быстро поставят его на ноги.
Маркиз, однако, чувствовал себя очень плохо. Вернулись мучительные головные боли, и молодой человек радовался, когда лекарства давали ему возможность погрузиться в глубокий сон, хоть ненадолго избавляя от страданий.
Бодрствуя, маркиз отмечал про себя, что Ровена снова стала той мягкой и заботливой девушкой, которой была, когда он впервые пришел в сознание после несчастного случая.
Маркиз ловил себя на том, что прислушивается к нежному голоску Ровены и ждет, когда затылка его коснется мягкая ладонь девушки, приподнимающей голову, чтобы он мог попить.
Но сейчас маркизу снова было лучше, и он приветливо улыбался Гермионе, которая вертелась около кровати, гордо демонстрируя новое муслиновое платье.
Платье было из самого дешевого материала — это не укрылось от наметанного глаза маркиза, знавшего толк в нарядах. Но ярко-синий цвет ткани прекрасно подходил под цвет глаз Гермионы, являясь одновременно превосходным фоном для ее чистой светлой кожи.
Уже не в первый раз маркиз подумал о том, что, если обеспечить Гермионе приличный гардероб и вывезти ее в свет, через год она произвела бы в высшем обществе настоящий фурор.
Но он понимал, что должен выкинуть подобные мысли из головы и не внушать девочке несбыточных надежд, чтобы потом она не испытала горького разочарования.
Маркиз испытывал сожаление при мысли о том, что красавицы-дочери доктора Уинсфорда навсегда останутся погребены в этой убогой деревушке, где никто не увидит и не оценит их прекрасной внешности и природной грации.
Ровена и Лотти обладали классической красотой, внешность же Гермионы опровергала все принятые каноны в оценке женских прелестей, но оставляла неизгладимое впечатление.
Белокурые волосы Ровены были светлыми, почти серебристыми, в то время как косы Гермионы — золотыми.
Глаза Ровены и Лотти казались голубыми, как яйца дрозда, а глаза Гермионы — синими, как васильки, и такими яркими, что, заглянув в них, трудно было уже отвести взгляд.
«И как мог обыкновенный сельский врач произвести на свет такие необыкновенные создания?» — Маркиз часто задавался этим вопросом.
— Вам нравится? — Гермиона стала кружиться по комнате, чтобы маркиз мог как следует разглядеть новый наряд.
— Ты очень хорошенькая, — сказал маркиз. — Но я уверен, что ты уже знаешь об этом.
— Я хотела, чтобы именно вы считали меня хорошенькой, — призналась Гермиона, бросая на него из-под полуопущенных ресниц взгляд, от которого наверняка перестало бы биться сердце любого из юношей Литл-Поувика.
— Неужели ты сшила его сама? — поинтересовался маркиз.
— Почти что, — гордо ответила Гермиона. — Ровена сделала выкройку, но я сама прошила все швы и приделала оборочки вокруг ворота. — Девочка вздохнула. — Мне так хотелось бы, чтобы кто-нибудь пригласил меня на вечеринку. Но в Литл-Поувике не бывает вечеринок.
— А в других частях графства? Ведь живут же люди и за пределами этой деревушки.
Гермиона улыбнулась маркизу.
— Не мне объяснять вам, милорд, что знатные семейства графства держатся особняком. Если они дают бал или прием, никому не придет в голову пригласить детей простого доктора.
Маркиз ничего не ответил, потому что слова девочки были чистой правдой.
— Когда был жив старый сквайр, — продолжала Гермиона, — папу и маму приглашали раз в год на обед. Папа терпеть не мог выходы в свет, но мама всегда смеялась и говорила, что надо же когда-нибудь проветрить выходные платья.
Маркиз вспомнил, что точно так же обращался с местным доктором и его отец. Если у того доктора и были дети, маркиз не мог припомнить их, но они наверняка не походили на красавиц из семьи Уинсфорда.
— Еще мама говорила, что у каждого должно быть любимое занятие, — объявила вдруг Гермиона, следуя за ходом собственных мыслей.
— И какое же любимое занятие у тебя? — поинтересовался маркиз.
— Рисовать красивые платья! — ответила Гермиона. — Я так хотела бы, если бы представился шанс придумывать фасоны платьев, которые шили бы самые лучшие портные.
— Мне кажется, это очень хорошая идея, — похвалил маркиз.
— Только мне надо брать уроки, — со вздохом сказала девочка. — Ведь без учителя трудно понять, правильно ты делаешь или нет.
— Но ведь вам же дают образование? — спросил он.
— Конечно! — воскликнула Гермиона. — Мама всегда настаивала на этом. Но папа в состоянии оплатить только самые главные предметы, такие, как история, география, арифметика, которую я ненавижу, и английская литература.
— А это тоже один из главных предметов?
— Так считает Ровена. Она говорит, что мы вырастем совсем невежественными, если не будем много читать. И еще — что мы должны развивать способность критически мыслить.