– Что не так сложно?
– Ловить гюрзу голыми руками. Нужно только, чтобы реакция была быстрее, чем у нее.
– Ага, – ядовито сказал полковник Малахов, беря свою рюмку и зачем-то нюхая ее содержимое, словно там и впрямь мог оказаться змеиный яд. – Ну спасибо просветил. Это действительно несложно.
– Да. – в тон ему подхватил Глеб, – буквально раз плюнуть.
Было уже начало третьего ночи, когда Виктор Шараев остановил машину у подъезда хрущевской пятиэтажки, где жила когда-то тетка Дынникова. Подгонять машину к самому дому было неразумно, но Активист справедливо полагал, что если дом пасут, то никакие меры предосторожности не уберегут его от пули. Он был уверен только в одном – «хвоста» за ним нет, а значит, если нора Тыквы засветится, то произойдет это не по его вине.
Ему не хотелось видеть никого из подельников, но оставаться в тесном, явно не рассчитанном на такой наплыв посетителей, провонявшем печной сажей деревенском доме и отвечать на вопросы и упреки ему хотелось еще меньше. Выбрав меньшее из двух зол, он приехал к Дынникову, тем более что понятия не имел, где может прятаться Телескоп.
С отвращением посасывая сигарету, он неторопливо поднялся на второй этаж, тяжело опираясь рукой в кожаной перчатке на бугристые от наслоений масляной краски, изрезанные перочинными ножами, липкие от грязи перила. Он был уверен, что Тыква давно выпил принесенную, чтобы отпраздновать завершение дела, и забытую в запале ссоры водку и завалился спать. Поздний визит Активиста вряд ли мог привести его в восторг, но Виктор решил, что друг Мишель как-нибудь потерпит: больше идти было просто некуда.
Он позвонил в дверь условным звонком и приготовился ждать, но дверь, как ни странно, открылась почти мгновенно, словно Тыква поджидал его, глядя в глазок.
Активист шагнул с полутемной лестничной площадки в освещенную голой двухсотваттной лампочкой прихожую и сразу понял, что здесь что-то неладно. Тыква стоял перед ним в съехавших широких трусах и разорванной майке, одной рукой держась за окровавленную щеку, а другой сжимая направленный на визитера обрез. Майка тоже бы ла густо запятнана кровью, обрез ходил ходуном, а сам Тыква заметно покачивался, благоухая свежим водочным духом. Рука, державшая обрез, то сжималась, то разжималась, и Виктор первым делом отвел в сторону плясавшие перед лицом стволы.
– Ты что, с кровати упал? – спросил он, прикрывая за собой дверь.
Тыква опустил обрез, трубно отхаркался и сплюнул в угол комок темно-красной слизи.
– Уронили, – невнятно сказал он, не отнимая ладонь от лица, повернулся к Активисту спиной и побрел в комнату.
В комнате царил страшный разгром: мебель была перевернута, навеки провонявшее нафталином содержимое теткиных шкафов и комодов валялось по всему полу, а пыльный бордовый абажур с потемневшей золотой бахромой отлетел в угол.
На сдвинутом в сторону круглом обеденном столе стояли наполовину опорожненная бутылка водки и одинокий стакан, обильно испачканный кровью. Судя по всему, пил Тыква уже после того, как его «уронили».
Виктор неторопливо вынул из кармана пепельницу, откинул крышечку, спрятал в пепельницу окурок, снова захлопнул крышечку и убрал пепельницу в карман.
– Что здесь было? – спросил он.
– Ты что, слепой? – огрызнулся Тыква. – Не видишь? Или издеваешься? Дали в морду, забрали бабки и ушли, вот что здесь было. Здорово, правда?
Он швырнул на стол обрез, колотя горлышком по краю стакана, налил себе водки и шумно выглотал ее, давясь, обливаясь и невнятно мыча от боли в рассеченной щеке.
– Пить будешь? – задыхаясь, спросил он, протягивая Виктору бутылку. – Только придется из горла. Всю посуду переколотили, суки, насилу стакан отыскал. Так он, видишь, запачкался…
Виктор отрицательно покачал головой.
– Не буду, – сказал он, – и тебе не советую. Ты что, держал деньги здесь?
– А где еще мне их держать? – вызверился Тыква. – В Сбербанке? Про это место никто не знает.
– Знает, как видишь, – поднимая уцелевший стул и садясь, возразил Активист. Давешняя усталость вернулась, навалившись на плечи, как тонна сырой земли, и сделав веки тяжелыми, как крышки канализационных люков. – Расскажи толком, что тут было.
Тыква снова потянулся за бутылкой, но Активист опередил его и зашвырнул бутылку в угол. Бутылка с треском разбилась, оставив на обоях темное оплывающее пятно, от которого по комнате пополз острый и отвратительный запах водки.
– Успеешь нажраться, – сказал Виктор. – Рассказывай.
Бормоча черные ругательства, Тыква забросил на кровать валявшийся возле нее распотрошенный матрас и рухнул на него так, что панцирная сетка жалобно взвыла и провисла почти до самого пола.
– Что было, что было, – недовольно проворчал он, осторожно трогая поврежденную щеку. Виктор отвел глаза и торопливо закурил. – Позвонили нашим звонком, я открыл.., ну и вот… Вломились какие-то в масках, накидали по чавке, прошмонали хату, забрали баксы и ушли. Сказали, что, если недоволен, могу позвонить в ментовку.., козлы вонючие, тузы дырявые, твари!
– Нашим звонком, говоришь? – медленно переспросил Активист. – Ты уверен?
– Если бы не нашим, хрен бы я открыл, – сказал Тыква и вдруг замер с открытым ртом. Активист с болезненным любопытством наблюдал за тем, как до его подельника медленно, со скрипом, доходит очевидное. – Погоди, погоди, – забормотал Дынников, – это что же получается? Это что же, мать твою, выходит? Выходит, этот сучонок, вошь эта очкастая, на меня каких-то козлов навел?
– Выходит, надо надевать штаны, – устало сказал Активист, – и идти разбираться. Надеюсь, про мою нору ты им ничего не сказал?
– Да они и не спрашивали, – пожал плечами Тыква, вставая с кровати и принимаясь шарить по углам в поисках штанов. – Они вообще почти не разговаривали. Дали монтировкой по морде, и весь разговор. Может, этот педик очкастый просто связываться с тобой не захотел?
– Может быть, – пожав плечами, ответил Активист. – Видишь, как опасно ссориться с такими людьми?
– Да уж, не тронь дерьмо… – пробормотал Тыква, затягивая ремень на бледном дрябловатом животе. – Я еще не так с ним поссорюсь, дай только срок.
– Умойся, – напомнил ему Активист, – и заклей чем-нибудь свою щеку. Смотреть же страшно, не человек, а какой-то Терминатор. Кстати, ты знаешь, где его искать?
– Понятия не имею, – отозвался Тыква уже из ванной. – А ты?
– Я тоже, – сказал Активист.
Он курил, прикрыв глаза отяжелевшими веками, и думал, как здорово было бы заснуть прямо здесь, на этом шатком от старости стуле с гнутой спинкой и обшарпанным фанерным сиденьем, не снимая теплой куртки и перчаток и даже не вынимая изо рта тлеющей сигареты. Ограбление Тыквы не вызывало в нем никаких чувств, кроме скуки и раздражения: нужно было снова вставать и выходить в холод и темноту, куда-то ехать, кого-то расспрашивать, тыкать кому-то в нос пистолет…