Сабра преобразилась и казалась теперь не человеком, а божеством.

Потом он снова целовал ее; целовал неистово, требовательно, будто хотел покорить ее и навеки сделать своей пленницей.

Но Сабра не боялась. Ведь чувства, которые он вызвал в ней, были так совершенны, так возвышенны, а разве не этого она просила в своих молитвах?

Девушке казалось, будто маркиз снял звезды с неба и вложил их в ее грудь, а затем поднял ее вверх к ним.

Его поцелуи дарили ей такое упоение и одновременно в своей страсти такую почти физическую боль, что Сабра задрожала, прильнув к нему, и маркиз знал, что это не от страха.

Он целовал ее, пока не опустилась темнота. Но понимая, какой опасности они подвергаются на этой галерее с зияющими нишами и кое-где провалившимся полом, на котором легко упасть, маркиз взял Сабру за руку и медленно повел ее назад тем же путем, каким они пришли.

У выхода девушка остановилась, чтобы оглянуться, и в этот момент поняла, что их отношения изменились.

А маркиз, вернувшись к реальности, уже не знал, разумно ли было то, что случилось, или неразумно.

Он вывел Сабру от амфитеатра на ухабистую дорогу, где свет из домов местных жителей указал им дорогу к лагерю.

И тут понял, что, почти не сознавая этого, несет очки девушки.

Сабра сняла их, и маркиз подумал, что, возможно, это очень символично.

Но он побоялся признаться себе в том, что это означает.

Глава 5

Маркиз лежал в темноте палатки, думая о Сабре. Он испытал необычное возбуждение, целуя ее, но стоило ли это делать?

Маркиз совершенно не хотел связываться с женщиной, пока он в экспедиции.

Ему как-то не приходило в голову, пока они не оказались в амфитеатре, что Сабра, в сущности, очень привлекательна.

Когда девушка задрожала, прижавшись к нему, маркиз был ошеломлен и смущен необычным чувством, которое он испытав.

Маркиз просто не мог не думать о тепле ее тепа и о том, что Сабра плачет на его плече.

Поддавшись порыву, он обнял девушку, чтобы утешить — так растрогало его то волнение, которое вызвал в ней амфитеатр.

Прошлое для Сабры ожило.

И не только для нее. Маркиз не мог объяснить это себе, но он тоже слышал крики, возгласы и чувствовал возбуждение зрителей.

Он почти видел, как видела Сабра, гладиаторов, сражающихся со львами и тиграми.

Из ран, оставленных когтями зверей, по их обнаженным телам струилась кровь.

Маркиз понимал, насколько это ужаснуло ее.

Но какой-то частью рассудка он понимал и исступление толпы, пьяной от запаха крови.

Вспомнив об этом, маркиз удивился, откуда у столь юной девушки мог взяться дар ясновидения.

Этот дар перенес Сабру обратно в прошлое и одновременно воздействовал на него, так что маркиз мог слышать ее ушами и видеть ее глазами.

Он захотел сказать себе, что все это иллюзия, что его просто ошеломило величие амфитеатра.

Больше того, усталость от путешествия сделала его особенно восприимчивым к подобной чепухе.

Но маркиз знал, что это не правда, и когда он снова подумал об этом, то, даже не желая того, вспомнил, как целовал Сабру.

В тот момент он почувствовал, что девушка отвечает на его поцелуи всем своим существом, всем сердцем.

Цинизм, взращенный в нем с детства его отцом, подсказал маркизу, что все случившееся — всего лишь физическое влечение, и чем скорее он об этом забудет, тем лучше.

Это было не так, но маркиз попытался внушить себе — как презрительно утверждал бы его отец, — что Сабра обдуманно возбуждала его.

Как все женщины, заявил бы отец, она захотела привлечь и пленить мужчину, особенно такого влиятельного, как Виктор.

Но маркиз-то знал, что в этом путешествии Сабра, напротив, избегала его насколько возможно.

Когда девушка повернулась к нему со слезами, струящимися по щекам, вся дрожа от того, что увидела и услышала в развалинах амфитеатра, она не думала о нем как о мужчине.

Сабра искала в нем защиту от собственных чувств, которые не были обыкновенными и, уж конечно, не придуманными из желания завлечь его.

А потом, когда девушка подняла к нему лицо, она выглядела так неотразимо привлекательно и одновременно трогательно со слезами на глазах и мокрыми щеками, что маркиз повел себя так, как поступил бы любой мужчина на его месте.

Однако это было ошибкой, огромной ошибкой, и маркиз не знал, удастся ли ему ее исправить.

Впрочем, ему не пришлось ничего делать, когда они вернулись в лагерь, ибо Сабра молча ускользнула в свою палатку.

Заглянув к ее отцу, маркиз увидел, что Киркпатрик спит, сидя на стуле, а рядом стоит полупустая бутылка вина.

Поэтому маркиз отправился к себе, и только когда был готов ужин, послал одного из слуг передать Кирпатрику и Сабре, что он ждет их.

Маркиз не удивился, когда девушка не появилась. Он ожидал этого.

— Думаю, Сабра устала, — благодушно сказал Киркпатрик, и маркиз, не испытывая ни малейшего желания объяснять ему, в чем депо, тут же согласился.

Он ушел спать рано, потому что хотел подумать о том, что случилось, и понять, как такое оказалось возможным.

Маркиз всегда считал, когда друзья описывали ему похожие случаи, что они, наверное, слегка помешались.

Или слишком много выпили для климата, где не следует увлекаться крепкими напитками, — это ошибка.

Конечно, всегда существовало подозрение, что они преувеличивают или попросту лгут, чтобы придать себе значительность.

Ведь есть люди, которые клянутся, что видели призраков, и верят в предсказания астрологов. Есть шарлатаны, которые обманывают тех, кто восприимчив к таким воздействиям; очень предосудительный обман.

Но что касается Сабры, то для нее все происходило по-настоящему; маркиз это чувствовал и признал скрепя сердце, что это произошло и с ним, хотя и в меньшей степени.

Маркиз не отрицал этого, но он хотел найти логическое объяснение случившемуся.

Однако чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что объяснений нет и что это приключение ему не удастся забыть.

Как не удастся забыть мягкость, невинность и сладость губ Сабры:

Еще когда он увидел ее поющую детям возле гостиницы, маркиз понял, что больше не спорит и состязается с непредсказуемой и довольно несносной девушкой, которая забавляла его, потому что нарочно притворялась загадочной.

Тут маркиз остановился.

Он затруднялся подобрать слова, а вернее, поймал себя на том, что вовсе не хочет описывать чувства, которые испытывает к Сабре теперь.