Княжна была в теплом пальто Нэнси с голубым шифоновым легким шарфом.
Она глядела вдаль с высоко поднятой головой, и герцог, кажется, читал ее мысли. Княжна наверняка думала о России, не о той, в которой испытала столько несчастий и лишений в последние годы, а о России, которую знала еще девочкой, с ее прекрасными богатыми дворцами.
Это была Россия доброты и любви в императорской семье, покоя и роскоши, так глубоко укоренившихся в ее жизнь, и она сумела сполна ощутить счастье только после того, как у нее все это отняли.
Герцог чувствовал все это так, будто княжна сама ему обо всем рассказывала.
Она ощутила его присутствие, хотя он не издал ни звука, и, обернувшись, увидела, как он смотрит на нее, Они разглядывали друг друга, а затем герцог не торопясь приблизился к ней и встал рядом.
— Вы вспоминали о своем доме? — спросил он так, будто продолжал начатую беседу.
Она не стала притворяться, что не понимает его.
— Я отдаляюсь от него все дальше и дальше.
— Его там больше нет, — сказал он, — и не стоит оборачиваться в прошлое.
— У меня теперь нет ничего, чем я могла бы… заменить его, — ответила она.
Она говорила правду, и ей нечего было возразить.
Они помолчали, и он сказал:
— Воспоминания — удел старых людей, у вас же — целая книга с чистыми страницами, которые предстоит заполнить.
Ему показалось, что на губах княжны мелькнула легкая улыбка, когда она ответила:
— Если бы мы могли распоряжаться своей судьбой (а нам, конечно, этого не дано), то как бы мы воспользовались такой возможностью? Увы, нам приходится лишь повторять вслед за Омаром Хайямом:
Рука, явившись в небесах,
Перстом судьбу нам начертила;
И не вернуть ее назад,
Чтобы хоть строчку изменила.
Герцог рассмеялся.
— Я не верю в это, — сказал он, — и мне ближе другие строки:
Не знаем, что ждет нас — рай или ад вечный;
Зато знаем точно, что жизнь быстротечна.
Княжна наконец улыбнулась по-настоящему.
— Интересно, кто теперь читает мою книгу Омара Хайяма? — сказала она. — Я любила ее и рисовала маленькие картинки на ее полях.
— Если вы любите поэзию, то в моей библиотеке вы найдете немало стихов.
— Да, я знаю, — , ответила она, — и это удивило меня.
Она сказала это не подумав. Спохватившись, что допустила бестактность, сама того не желая, она быстро добавила:
— Извините. Я не должна была так говорить.
— Мне хотелось бы, чтобы вы говорили искренне, — ответил герцог. — Я догадываюсь, что вы скорее всего ожидали найти в моей библиотеке современные романы и спортивные хроники.
Она удивленно и пытливо взглянула на герцога и впервые подумала, а может, он вовсе не такой, каким она его представляла.
Он спокойно сказал ей:
— Теперь вы хотите прислушаться к своей интуиции, которая так свойственна всем русским.
Он будто вспугнул княжну, она резко парировала:
— Почему вы говорите… так? И почему вы хотите показать, что… читаете… мои мысли?
— Я могу читать их.
— Тогда, пожалуйста… не делайте этого.
Она вновь отвернулась и стала всматриваться в горизонт, и он знал, что теперь она думает не о России, а о нем.
— Мне кажется, вы согласитесь, — сказал он, — что в нас много общего и мы могли бы говорить о многом, интересном для нас обоих. Помните, как хорошо сказано у Омара Хайяма? — Она не отвечала, и он прочитал на память:
Ты — словно дверь, к которой нет ключа,
Завеса, за которую не взглянешь;
Давай поговорим хотя б о мелочах,
И для меня понятнее ты станешь.
Наступила пауза.
— Отец ждет меня, — произнесла наконец княжна. — Я должна идти.
Не взглянув на герцога, она ушла, и он не пытался задержать ее.
Он облокотился о поручень и размышлял об их разговоре, который казался таким необычным особенно для молодой леди.
Он чувствовал, что все-таки после беседы в каждом из них сохранилось что-то недосказанное.
Более того, герцог был твердо убежден, что княжну тоже яе покидало ощущение какой-то недоговоренности между ними.
Княжна по-прежнему оставалась неуловимой.
— Будь я проклят! — воскликнул он. — Почему она не может хотя бы проявить благодарность, как остальные?
Не утешали его и слова князя Ивана, который воскликнул за завтраком:
— Вы и представить себе не можете, Бакминстер, что для нас значит после стольких лишений спать в удобной постели, сидеть за таким изобильным столом и знать, что еды хватит еще на целый день.
Князь сказал это в порыве чувств и, как бы устыдившись собственной откровенности, засмеялся и добавил:
— Извините меня. Я понимаю, что сдержанному англичанину я могу показаться чересчур эмоциональным.
— Я прекрасно понимаю ваши чувства, — ответил герцог, — и думаю, что всем нам было бы неплохо иногда более чутко относиться к эмоциональной откровенности друг Друга.
Герцог понимал, как Гарри удивляется ему, а Нэнси сказала:
— Ты прав, Бак. Мы так привыкли сетовать и заниматься только собственными проблемами, что забываем порой о других людях, живущих вдалеке от нас. Вот, скажем, как князь Иван, который может поведать дам о гораздо более тяжелых испытаниях.
— Этого-то я все-таки и не должен делать, — сказал князь, — и если я начну жаловаться, прикажите мне замолчать. Просто сейчас я хотел выразить благодарность.
— Я знаю, — сказал герцог, — а когда вы закончите завтракать, может быть, нам прогуляться вместе на палубе?
— Да, конечно, — согласился князь, поняв, что герцогу хочется поговорить с ним.
Они вышли из салона, несмотря на то что Долли совершенно недвусмысленно давала понять, что хотела бы составить им компанию на прогулке.
Торопливо обходя яхту вдоль борта вместе с князем, герцог объяснял:
— По-моему, нам следовало бы поговорить о вашем будущем до того, как мы прибудем в Александрию.
— Конечно, я тоже думал об этом, — сказал князь. — Я уже говорил, что у меня есть немного денег в Каирском банке, если на мой счет не наложен арест.
— Вряд ли, они должны быть там, — ответил герцог, — но это, наверное, небольшая сумма.
— Да, небольшая, — ответил князь. — Деньги в египетской валюте, они были у меня, когда я посещал Каир в 1910 году. Мне не надо было переводить из( в Санкт-Петербург, и я оставил их там на случай, когда еще раз посещу Египет.