Когда он удобно устроился в кресле, чтобы еще раз обдумать беседу с княжной, дверь в каюту открылась и вошла Долли.

— Я думала, что ты возвратишься в салон, Бак, — сказала она с упреком, прежде чем герцог успел встать.

— Я уже собирался идти к вам через пару минут.

— Тебя так долго не было, — сказала она, — и я видела княжну, выходившую отсюда. Она была с тобой?

— Мы говорили с ней о здоровье ее отца.

— И только?

Ее вопрос вызвал в герцоге раздражение.

— Княжна перенесла столько невзгод за эти годы, — сказал он, — прошла через страдания, которые сломили бы многих женщин. Надеюсь, Долли, что ты будешь добра к ней, все наши русские гости очень нуждаются в доброте.

— Я буду к ней добра, как ты говоришь, если ты будешь Держать свои руки подальше от нее.

Слушая, как она это говорит, герцог впервые обратил внимание на грубоватую вульгарность в ее характере.

Чрезмерная ревность женщин всегда коробила герцога.

Хотя он привык к проявлению такого рода эмоций, поскольку, к сожалению, женщины обычно любили его больше, чем он их, но теперь его раздражало собственническое отношение Долли к нему.

— Ты остаешься здесь, — спросил он, — или мы пойдем вместе в салон?

— Я готова остаться с тобой здесь наедине, — ответила Долли, — и хотелось бы, чтобы ты уделял мне значительно больше внимания, чем ты это делал за последние двадцать четыре часа.

Герцог знал, что она на него обижается, потому что он не пришел к ней в каюту прошлым вечером.

Он был в таком радостном настроении после спасения Великого князя и его спутников, что вместе с Гарри и Джорджем остался тогда побеседовать с князьями.

Они засиделись допоздна, слушая потрясающий рассказ князя Ивана об их приключениях с 1918 года, когда они узнали о гибели императорской семьи, а также о том, что Великий князь тоже числился в списке смертников.

Князь рассказывал о том, как они мыкались, странствуя с одного места на другое и тратя последние сбережения. Они были вынуждены продать за бесценок сохранившиеся у них драгоценности и вещи.

— Княжне, очевидно, было особенно тяжело, — заметил Гарри.

— Она вела себя великолепно! — ответил князь Иван. — Когда мы пустились в странствия, она была еще ребенком и» взрослела в таких условиях, которые не выдержали бы и взрослые женщины.

— Княжна ко всему относилась как к приключению, — вспоминал князь Александр, — но вы представляете, она росла и с годами — в девятнадцать, в двадцать, двадцать один год — все боялась, что с нами что-то случится и тогда она останется одна.

— Это стало еще одной проблемой для вас, — заметил лорд Рэдсток.

— И очень серьезной, — согласился князь Иван. — Меня приводило в ужас, когда я видел, какие взгляды бросали на нее мужчины. К счастью, она в каком-то смысле еще очень юна, но с другой стороны — мудра как Соломон.

Князья переглянулась с улыбкой, и было видно, что их любовь к Милице могли понять только они.

Джордж Рэдсток не переставая расспрашивал их, и они без устали рассказывали о своих приключениях.

Герцог наконец ушел в свою каюту, уверенный, что князья заснут глубоким сном, едва их головы коснутся подушек.

Он еще долго лежал без сна, размышляя об услышанном, и сравнивал князей с арабскими скакунами, которые, невзирая ни на что, не утратили свою породу, живость и мудрость, остались верны себе в таких условиях, которые сломили бы других мужчин.

Он мельком, как бы невзначай, вспоминал, что Долли наверняка ждет его, но истории князей и собственные раздумья о них отвлекали герцога, и он старался не думать о Долли.

Внезапно его словно озарило — он понял, что Долли его уже не интересует.

Ее красота вызывала в нем прежде физическое влечение, хотя он видел и ее алчность, и жадность, и старался быть терпимым к некоторым чертам ее характера, которые раздражали его.

Когда же он держал ее в своих объятиях, все казалось ничтожным по сравнению с ее пленительностью и очарованием, перед которыми он обо всем забывал.

Теперь герцог понял, что, каким бы сильным ни было его влечение к Долли, оно уже исчезло. Для него была ясной вся нелепость сложившегося положения: вдалеке от дома и на яхте им трудно было бы избегать друг друга.

Словно по зову его мыслей Долли вошла в каюту, села на ручку его кресла и обхватила руками шею герцога.

— Я люблю тебя, Бак, — сказала она, — и хочу, чтобы ты любил меня. Меня возмущают эти люди, ворвавшиеся в нашу маленькую компанию, потому что мы теперь не можем быть наедине.

Герцог заставил себя взять ее за руку, хотя ему совершенно не хотелось касаться ее.

«Я, кажется, сошел с ума!»— подумал он про себя.

Раньше в его любовных романах постепенно наступал период «охлаждения» до того момента, как он окончательно признавался самому себе, что его чувства изменились и некогда любимая леди больше не привлекает его.

Но никогда еще с ним не происходило такого внезапного отключения без каких-либо предварительных симптомов в перемене чувств, что помогали как-то сориентироваться, как ему поступить.

Ему даже вздумалось отправить всю компанию назад из Александрии другим путем.

Там, в гавани, всегда были корабли из Индии, и он мог бы оплатить их переезд, объяснив, что хочет один отправиться на сафари или же поплыть в Судан.

Но он ни на миг не сомневался, что Долли захочет отправиться вместе с ним.

— Что случилось, Бак? — спрашивала она. — Почему ты молчишь? Я беспокоюсь за тебя.

Герцог высвободился из ее рук и поднялся с кресла.

— Кажется, я простудился, — сказал он. — В это время года ветры очень коварны.

— Я бы не хотела подхватить простуду! — воскликнула Долли. — Красный нос мне вовсе не идет!

— Тогда лучше держись от меня подальше.

— Я попробую рискнуть, — сказала она, двинувшись к нему, но герцог уже дошел до двери.

— Пойдем поищем остальных, — сказал он. — Не Скучают ли они там?

— Ну, знаешь, Бак! Я никогда не слышала ничего более смехотворного!.. — начала Долли.

Но герцог уже шагал по коридору, и она вынуждена была последовать за ним.

Проходя по коридору, Долли со злостью думала:

«Это проклятые русские все испортили! Лучше бы они оставались в своей родной стране!»

Глава 5

Герцог стоял на носу яхты и любовался первыми лучами солнца, которые рассеивали ночную тьму, и. Оглянувшись заметил, что он не один на палубе.

Точно охотник, увидевший наконец-то долгожданного оленя, он почувствовал неудержимое волнение при виде идущей к корме княжны Милицы.