— Надеюсь, этого не случится, — сказала Берил. — Галлен не приедет сегодня к обеду, и я не знаю причины. Он прислал извинения еще утром; у него, видите ли, другие планы.
Она иронично усмехнулась.
— По-моему, он намерен распрощаться с одной из своих подружек. Хотелось бы знать, не с той ли вдовой, которая одно время пыталась очаровать его, или с той прелестной рыжей особой, с которой я видела его однажды в театре.
Торилья не сомневалась, причина было не в каких-то там женщинах, на самом деле маркиз решил избежать маленького интимного обеда, потому что там должен был встретиться с ней.
» Следовало уехать на север еще до свадьбы «, — подумала она. Однако и речи не могло быть о том, чтобы бросить Берил, и она радовалась, что не сделала этого.
Берил в какой-то степени облегчила душу, сказав ей всю правду; откровенность во многом избавила Торилью от тревоги, которую она испытывала за свою кузину, которая заметно изменилась после успеха в Лондоне.
Торилье было тяжело от мысли, насколько несчастна Берил под всей этой пеной и мишурой светского успеха.
Тем не менее кузина была замужем за Родни. Она познала доступное женам невыразимое блаженство. Как сказала сама Берил, отпущенные им судьбой три дня прошли как в раю.
А Торилья увезет с собой в Барроуфилд воспоминания об одном удивительном поцелуе и о прикосновении пальцев маркиза к своей руке.
Этим и придется ей жить до конца своих дней.
Но любовь ее так глубока, что Хэвингэм навсегда останется в ее сердце и памяти.
Физически он может принадлежать Берил или другой какой-нибудь женщине, но духовно останется с ней навеки.
На следующее утро, утро свадьбы, вокруг было столько суеты, что Торилье казалось, будто они никогда не доберутся до церкви.
Графиня носилась по дому, отдавая слугам приказы, а потом отменяя их; общее смятение еще более усугубилось опозданием графа.
Его коляску задержали на дороге, и все решили, что он забыл о дне свадьбы и не успеет отдать невесту жениху.
Вдобавок ко всему не было покоя от нескончаемого потока визитеров с записками, посланиями и запоздалыми подарками.
Цветочники доставляли букеты, портные — предметы одежды, в последний момент потребовавшие исправлений.
Для медового месяца Берил следовало упаковать еще дюжину чемоданов.
Однако они с графиней все не могли решить, что именно брать с собой, а что отослать в замок маркиза в Хантингдоншире.
Сумятица не затронула лишь саму Торилью, хотя она и пыталась держаться поближе к кузине — на случай, если понадобится ей.
Кузина была не в меру шаловлива, видела во всем лишь развлечение и ничего не принимала всерьез.
Она прогневила графа замечанием, что якобы изящный лондонский сюртук стал ему маловат; потом она попыталась поменять шляпу матери, от чего графиня даже закричала.
— Не вмешивайся в мои дела, Берил! — бушевала она. — Оставь меня в покое и займись своими вещами. Уверена, что вы со служанкой забыли половину платьев, которые просто необходимо взять с собой.
— Если так, я куплю другие, — немедленно возразила Берил.
Наконец она надела свое розовое платье, вызвавшее бурю негодования отца и матери.
— Розовое платье! Слыхано ли, чтобы невеста была в розовом? — возмущались они, проявляя редкую солидарность.
— Чрезвычайно казусная выдумка, — выразил неудовольствие граф.
— А я и не желаю быть обычной невестой, — заявила Берил. — И ты прекрасно знаешь, папа, что в нем я просто неотразима, — все подтвердят это.
— Ну почему ты не спросила меня?
Почему ты не спросила моего совета? — без конца твердила графиня. — Это большая оплошность, когда невеста не следует обычаю.
— Ну что ж, теперь слишком поздно, — ответила Берил. — Или я отправлюсь в церковь в розовом, или отменим свадьбу.
Возможно, Галлен испытывает облегчение.
Поскольку граф и графиня не желали терять такого выгодного зятя, ультиматум дочери подействовал на них отрезвляюще.
Наконец, лишь на несколько минут позже, чем следовало, графиня и Торилья отправились в церковь, Берил с отцом следовали за ними в другой карете.
— Я надеюсь лишь на то, что Галлен сумеет поладить с Берил, — ворчливо произнесла графиня, как только они отъехали. — Временами она крайне, раздражает меня.
— Но она прекрасна, тетя Луиза, — утешала ее Торилья.
Всю дорогу она пыталась ради блага Берил привести тетю в хорошее настроение и потому не могла обратиться к собственным ощущениям.
А между тем ночь она провела без сна, искушаемая всеми силами ада, борясь с искушениями совести.
Она даже встала с постели, зажгла свечу и стала сочинять записку маркизу.
Я люблю вас, — писала она, — и не могу представить себе жизни без вас. Я выполню вашу просьбу и…
На этих словах она остановилась и перечитала написанное, тут же осознав, что находится во власти зла.
Она лихорадочно разорвала записку на мелкие кусочки, а потом бросилась на постель, рыдая отчаянно и безутешно, пока не иссякли слезы.
В церкви Торилья увидела маркиза. Он вышел из ризницы и остановился на ступеньках возле алтаря в ожидании невесты.
Ей показалось, будто черное облако окутало все вокруг.
Как сумеет она прожить без него грядущие годы? Разве способно повиновение долгу и чести компенсировать им обоим унылое и бесплодное существование?
Она шла, опустив глаза, между рядами скамей в нескольких футах от искрящегося, расшитого розами шлейфа Берил, ощущая тупую боль в сердце.
» Я люблю его! Я люблю его!«— выстукивало оно.
Она испытывала всепобеждающее желание, как и в предыдущую ночь, броситься к нему и сказать, что готова идти вместе с ним куда угодно, лишь бы только быть вместе.
Епископ в митре и праздничном облачении начал службу, и, оторвав от земли взгляд, Торилья увидела стоявшего возле Берил маркиза.
Она смотрела на его широкие плечи, на темные волосы, помня каждую морщинку на скрытом от нее угрюмом и суровом лице.
Наконец епископ провозгласил:
— Посему, если кто-нибудь может назвать справедливую причину, запрещающую этим двоим сочетаться законным браком, пусть говорит или же потом соблюдает тишину.
— Справедливую причину, — повторила негромко Торилья.
Что может быть справедливее любви?
Что может быть важнее, чем любовь, соединяющая тех, кому надлежит стать мужем и женой?
Торилье хотелось закричать и остановить службу, но, сделав небольшую паузу после этих слов, епископ продолжал: