– Хельга.
– Откуда они приехали?
– Форт Ларами, Вайоминг.
– О'кей, шериф; сейчас самое неприятное. Какой номер твоей кредитной карточки?
Вздохнув еще раз, Алан назвал номер.
Минутой позже парад зверей на стенке под солнечными лучами возобновился с новой силой и энергией.
Этот старикан, может, и никогда не позвонит мне, – подумал он, – и даже если он это и сделает, то вряд ли он сможет объяснить мне всю эту чертовщину, чтобы я что-то попробовал использовать – да и как он смог бы это сделать?"
И все же Генри прав насчет одной вещи: у него есть какое-то предчувствие. О чем-то. И оно никак не исчезло.
Пока Алан Пэнборн беседовал с Генри Пейтоном, Тад Бомонт парковал машину на одной из факультетских стоянок за учебным корпусом. Он вылез из машины, стараясь ничего не задеть левой рукой. Какой-то момент он просто постоял на воздухе, наслаждаясь летним днем и совершенно необычным умиротворением университетского двора.
Коричневый «Плимут» стоял бок о бок с его «Субурбаном», и два рослых охранника, быстро выбравшиеся из полицейской машины, тут же отмели всякие мечты о мире и покое, которые могли посетить Тада, стоящего около тихого и величавого здания.
– Я только поднимусь в свою рабочую комнату на несколько минут, – сообщил Тад. – Вы можете подождать и здесь, если хотите. – Он заметил двух девушек, идущих прогулочным шагом, вероятно в Восточную пристройку, чтобы подать заявки на летние курсы. Одна была одета в ветровку и шорты, а на другой была почти несуществующая мини-юбка с разрезом, которую смог бы выдержать только мужчина с крепкими нервами и сердцем. «Наслаждайтесь пейзажем».
Оба охранника с такой силой повернули свои головы за шествующими девицами, словно у них вместо шеи были какие-то невидимые постороннему взгляду вертлюги. Наконец старший из двоих – Рэй Гаррисон или Рой Харриман, Тад не был уверен, что правильнее – повернулся обратно к Таду Бомонту и огорченно ответил:
– Конечно, приятнее было бы остаться здесь, но лучше все же подняться с вами.
– Но, в самом деле, это всего лишь второй этаж!..
– Мы будем ожидать в холле.
– Вы даже не знаете, парни, как все это начинает угнетать меня, – сообщил Тад.
– Приказ, – ответил Гаррисон – или – Харриман.
Было абсолютно ясно, что угнетенное состояние Тада – как, впрочем, и счастливое – для него значат даже еще меньше, чем ноль.
– Да, – сказал Тад, сдаваясь. – Приказ – это все.
Он пошел первым к боковой двери. Оба охранника шли за Тадом на расстоянии двенадцать шагов, причем в своей штатской одежде они выглядели даже еще более явными копами, чем в обычной униформе – таково было глубокое убеждение охраняемого ими великого писателя.
После теплого и влажного наружного воздуха, потоки кондиционируемого воздуха обдали Тада прохладой. И сразу его рубашка ощутила, что по коже Тада побежали мурашки. Корпус, столь полный шума и движения во время академического учебного года, с сентября по май, сейчас производил впечатление заброшенности, в этот субботний день в начале лета. В понедельник жизнь здесь проявится, может быть, не более чем на треть по отношению к повседневной суете в разгар учебы, но, тем не менее, корпус оживет. В понедельник откроются трехнедельные летние курсы, но сегодня Таду было как-то особенно неловко за свою охрану в безлюдном месте. Тад подумал, что, возможно, на втором этаже и вообще никого не встретит, что избавит его от необходимости давать объяснения своим старым университетским друзьям и коллегам относительно тех новых двух, не отстававших от него, где бы Тад ни был.
Второй этаж все же не был абсолютно пустынный, но Таду удалось легко пройти выдавшееся испытание встречей. Роули Делессепс проплывал по маршруту между общей профессорской и своей рабочей комнатой в обычной и излюбленной манере... что означало, что вид у Роули был точь-в-точь как у человека только что пропустившего сильный удар в голову, который отбил у него и память, и контроль за движениями ног. Он шел, словно в полусне, натыкаясь то на одну стену, то на другую, выделывая какие-то замысловатые петли, разглядывая все вывески, плакаты, объявления, стенгазеты, прикрепленные на стенах и дверях кабинетов и комнат его ученых коллег. Возможно, Роули и направлялся к себе – так, по крайней мере, это выглядело – но вряд ли кто-нибудь даже очень хорошо знавший Роули Делессепса, смог бы за это поручиться. Черенок гигантской трубки был плотно зажат во рту Роули между его вставными челюстями. Эти челюсти были не столь желтыми как трубка, но весьма напоминали ее своим оттенком. Трубка была пустой и пребывала в таком состоянии еще с конца 1985 года, когда врач категорически запретил Роули курить из-за угрозы инфаркта. Он никогда особо и не любил курить, – объяснял Роули своим вежливым голосом всем интересовавшимся его пустой трубкой. – Но, джентльмены, без этой трубки во рту... я не смогу понять, куда мне надо идти или что надо делать, даже если мне и повезет счастливо добраться сюда". Множество раз он производил впечатление человека, не знающего где он находится и почему... то же самое, что и в данный момент. Некоторые люди, знавшие Роули целые годы, вдруг неожиданно открывали для себя, что он вовсе не такой рассеянный дуралей, каким им он всегда казался. Но некоторые так этого и не смогли открыть.
– Хэллоу, Роули, – сказал Тад, выбирая нужные ключи.
Роули вытаращился на него, затем осмотрел двух мужчин сзади Тада, отмел их и перенес взгляд на Тада еще раз.
– Хэллоу, Тадеуш, – ответил он. – Я и не знал, что ты ведешь какие-либо летние курсы в этом году.
– Я – нет.
– А тогда что же привело тебя сюда, в первый по настоящему летний денек?
– Проверить некоторые заявки на мой курс, – сказал Тад. – Я не проторчу здесь дольше, чем мне нужно, поверь мне, старина.
– Что ты сотворил с рукой? Она у тебя черно-синяя до запястья.
– Видишь ли, – сказал Тад в некотором смущении. Выдуманное им объяснение заставляло Тада выглядеть либо пьяницей, либо идиотом, или и тем, и другим одновременно... но все же ее принимали куда проще и легче, чем ту правду, которую он мог бы сообщить. Тад даже сам был глубоко удивлен и позабавлен, открыв, что полиция восприняла его россказни столь легко, как и Роули сейчас – не было ни единого вопроса о том, как или почему Таду удалось прищемить ладонь дверью собственного ватерклозета.
Он инстинктивно выбрал именно ту нужную историю – даже находясь почти в предсмертной агонии. От него ожидали странных поступков – это должно было соответствовать его облику. В некотором роде, Тад продолжил ту же игру, которую он начал с интервьюером из журнала «Пипл» (спаси Господи его душу), рассказав тому о литературном рождении Джорджа Старка в Ладлоу вместо подлинного места – Кастл Рока, и о тех причинах, по которым Старк пользовался карандашами, а не пишущей машинкой.