Виталий навострил уши и, так как слух у него был прекрасный, начал различать, о чем шушукаются бояре. Не все обсуждали его скромную персону. Кто-то травил банальные анекдоты, кто-то жаловался на боль в пояснице, ругая почем зря иноземных лекарей, ни хрена не понимающих в русских болезнях, а кое-кто втихаря уже прикладывался к фляжке с медовухой, явно поправляя подпорченное с вечера здоровье. Беседа группы бояр в самом конце тронного зала заслуживала отдельного внимания.
— Кто таков? Ты знаешь?
— Нет. Купец, видать, иноземный.
— Сейчас придет державный, сокол наш ясный… чтоб ему! Сам все объяснит.
— Докатилась Расея! Басурмане поганые уже в боярскую думу без зазрения совести лезуть…
— А вы слыхали? Прошка — писец пропал. Пошел с царем-батюшкой шпиёна иноземного допрашивать и сгинул.
— Ну пропал и пропал. Нам-то что? Ты не вздумай державного об ём спрашивать. У царя-батюшки, я слышал, с утра настроение и так не ахти. Достанется нам на орехи.
— Сейчас опять чаво-нибудь требовать будет.
— Может, случилось чего?
— Да кто ж его знает?
— А я думаю, просто вожжа под мантию попала. Чай, не впервой. Не с той ноги встал. Не в духе, и все!
— Как бы как в прошлый раз не получилось, — Тучный боярин потрогал шатающийся зуб.
— Да, рассерчал он надысь крепко. Три посоха об нас обломал, а потом скипетром охаживать начал. Потом его пришлось кузнецам в перековку отдавать. Дугой согнулся.
— Ас чего все тогда началось? Я ить первый от него посохом словил, в дальнейших дебатах не участвовал. Ничего не помню. Так чего было-то?
— Неужто забыл, Буйский? Мы ж ему, родимому, в пятистах золотых на какую-то пищаль иноземную отказали.
— Что за пищаль?
— Аглицкая, мудреная. Винто… винторе… короче, бают, что в ей ядро с винтом. Мы ему: царь-батюшка, на фига нам ядро с винтом за такую цену? Ну тут он и осерчал.
— Да-а-а… грозен наш царь. А ну как и сейчас за старое возьмется?
— Да-а-а… в сердцах запросто зашибить может. Пора посохи прятать.
— Пора.
— Пора.
Шушукающаяся группа бояр взялась заталкивать под лавки свои посохи. Глядя на них, начали прятать посохи и остальные члены боярской думы. Тут с грохотом распахнулись двери, открытые явно ударом ноги. Стрельцы, уже привыкшие к эффектному появлению царя-батюшки, своими телами смягчили удар створок дверей о стену и даже умудрились при этом остаться в живых. В тронный зал вошел мрачный как туча царь Гордон. Рядом с ним семенила царица, поглаживая державного по руке, явно пытаясь утихомирить чем-то жутко разгневанного мужа.
— Владыка всея Руси царь Гордон и его супруга царица Василиса Прекрасная! — запоздало крикнул глашатай.
Бояре торопливо распределились вдоль лавок и начали земно кланяться. Поднялся со своего стула и Виталий. Он отвесил царской чете приветственный полупоклон, решив, что этого с них достаточно. Ползать на коленях и биться лбом об пол царский сплетник не собирался.
Царь, в лучших традициях придворного этикета, помог царице усесться на трон, плюхнулся с ней рядом на свое кресло, обвел тяжелым взглядом затрепетавшую боярскую думу и сердитым жестом скипетра предложил им сесть. Лавки жалобно заскрипели под тяжестью боярских тел. В тронном зале воцарилась напряженная тишина.
— Ну бояре мои верные, — нарушил тишину Гордон, — что в царстве-государстве моем хорошего творится, что плохого? Буйский, ты у нас глава боярской думы. С тебя и начнем. Докладывай.
С лавки поднялся тучный господин в высокой боярской шапке.
— Слава богу, — истово перекрестился он, — все хорошо в твоем царстве-государстве, царь-батюшка. Мудро ты правишь нами, — Буйский невольно потрогал свой шатающийся зуб, — справедливо, по совести.
— Садись. А ты, Кобылин, что скажешь?
— Я полностью согласен с Буйским, — поднялся славки верзила с лошадиным лицом, — Мудро правишь, царь-батюшка. Очень мудро!
— Значит, довольны своим царем? — зловеще спросил Гордон.
— Очень довольны, благодетель ты наш! — загомонили бояре.
— Уж так довольны!
— Дальше некуда!
— А вот я вами недоволен. Боярин Засечин!
С лавки торопливо поднялся вызванный на ковер боярин.
— Скажи-ка мне, воевода, по что твои стрельцы иноземного купца обидели? До полусмерти избили, увечья нанесли, товар его подпортили? Неделю потом лучшие лекари иноземные того купца отхаживали! А знаете, сколько они за лечение дерут? Они ж мне счет такой выставили, что казна затрещала! Ну что скажешь? Не слышу ответа!
— Дык… мы это… — забормотал боярин.
— А он ведь не с простым товаром прибыл. Духами иноземными торговал. Вот ты, рожа твоя бородатая, знаешь, сколь ныне франкские духи стоют?
— Дык… я ж больше по разбойным делам…
— А ты, Буйский, знаешь? — повернулся к главе боярской думы царь.
— Приходилось покупать для своей младшенькой, — тяжко вздохнул Буйский, — Ох, цены басурмане ломят! Малюсенький флакончик… Во-о-от такой малюсенький флакончик, — показал он пальцами, — там даже пить нечего. Гадость несусветная, сам пробовал. Десять золотых! Грабеж среди бела дня!
Царь отмахнулся от Буйского и опять повернулся к боярину Засечину:
— Вот видишь, воевода, какой ценный товар твои стрельцы загубили. А у него этих флакончиков штук сто было! Вы представляете, на какие деньги государство подставили? А ведь там, у купца, еще всякие иноземные хитрости технические были. Все вдребезги! А это вообще сумасшедшие деньги.
«Во дает! — восхитился Виталий. — Врет и не краснеет!» Он точно помнил, что в его сумке флаконов было не больше десяти, остальное пробники и прочая дребедень. И аппаратура его, кажется, осталась цела, не пострадала.
А царь-батюшка тем временем продолжал разоряться, нагнетая обстановку:
— И ведь что удумали, злыдни! На купца иноземного все свалить решили. Дескать, он сам первый на них напал. А мне теперь от главы купеческой гильдии проходу нет! Вот он где у меня сидит! — похлопал себя по могучей шее Гордон, — Достал посол немецкий — хоть в петлю лезь! Вы что ж меня перед державами иноземными позорите? — обвел грозным взглядом боярскую думу царь.
— Да гнать этих иноземцев с Руси надобно! — завопил Буйский, — В три шеи гнать, царь-батюшка!
Боярская дума одобрительно загудела.
— Я вам дам «гнать»! Вы что, до скончания веков в грязище да дерьмище жить собираетесь? Вам политика царя-батюшки не нравится? На кол захотели? А ну кто несогласный с политикой царя-батюшки, встать!
Воевода и Буйский, единственные из бояр, кто были в данный момент на ногах, торопливо плюхнулись обратно на лавки. На всякий случай присели на корточки и стрельцы. В тронном зале наступила напряженная тишина.