— Отогнал подальше, — прошептал Чек, с удивлением понимая, что Баландин вовсе не бредит и, более того, отлично помнит все, что с ним было накануне.
— Правильно, — одобрил Баландин. — И хрен с ней, забудь. Тачка, конечно, хорошая, но чересчур заметная. Заметут нас на ней, как пить дать. Теперь так… Я спросить тебя хочу: ты как, со мной пойдешь или сам по себе?
— А ты куда собрался? — спросил Чек. Накануне такая ситуация даже не могла прийти ему в голову: он собирался, проведя под крышей этой грязной берлоги ночь, уехать куда-нибудь подальше, чтобы без помех обдумать свои дальнейшие действия. Но прозвучавшее в заданном Баландиным вопросе предложение о сотрудничестве заставило его задуматься. — Что ты думаешь делать? — уточнил он свой вопрос.
— Мочить эту падлу, что же еще? — удивился Баландин. — Или у тебя есть другие предложения?
Чек задумался, придирчиво перебирая свои мысли и намерения, и понял, что других предложений у него нет. В самом деле, что же еще остается, когда нет другого выхода?
— Я с тобой, — сказал он хромому полумертвому волку, лежавшему рядом с ним на грязном дощатом полу.
— Тогда надо взять волыну, — горячо и хрипло зашептал Баландин. — У старухи есть, она ее где-то на кухне ныкает. И патроны есть, я видел. Надо найти, сява.
— Я тебе не сява, — твердо прошептал Чек. — Я Чек, запомни. Теперь скажи мне, что такое волына.
— Ну, пушка, ствол… Тьфу ты, тундра, да ружье же! Двустволка охотничья и патроны…
Чек кивнул, бесшумно встал и осторожно двинулся на кухню. В прихожей, куда не проникал лунный свет, было темно, как в угольной шахте. Чек сослепу забрел прямиком в вешалку, запутался в висевшем на ней вонючем тряпье и обрушил всю эту пыльную груду на пол, в последний момент каким-то чудом ухитрившись подхватить саму вешалку, не дав ей загрохотать по голым доскам. Старухин храп на мгновение прервался, но тут же возобновился с новой силой.
Прокравшись на кухню, Чек осторожно отклонил закрывавшие окно газеты и огляделся. На кухне царили запустение, грязь и густая вонь гниющих отбросов. Никаких шкафов, кладовок и антресолей, где можно было бы спрятать длинное охотничье ружье, здесь не было, но Чеку и в голову не пришло сомневаться в словах Баландина: за короткое время их знакомства Чек успел убедиться в том, что хромой волк не бросает слов на ветер. Если он говорит, что старуха прячет ружье на кухне, значит, так оно и есть.
Присев на корточки, Чек засветил зажигалку и принялся при ее мерцающем свете ощупывать кончиками пальцев грязные доски пола. В противоположном от раковины углу он нашел то, что искал: одна доска немного подалась, уступая его усилиям, и легко вышла из паза. Чек увидел узкую черную щель, на дне которой тускло блеснул вороненый металл с серебряной насечкой и благородно светилось гладкое красное дерево резного приклада. Патроны были здесь же, но Чек не спешил вынимать их из тайника: длинное и тонкое, явно не теперешней, штучной работы ружье очаровало его изяществом своих линий, заставлявшим забыть о том, что он держит в руках инструмент для убийства.
— Ишь, чего удумал! — раздался позади него скрипучий старческий голос, сопровождаемый беспорядочным клацаньем выпадающих вставных челюстей.
Костлявая рука схватила Чека за волосы и с неожиданной силой отшвырнула от тайника. Чек приземлился на пятую точку, ухитрившись не выпустить из рук ружье, и увидел косматый призрак, надвигавшийся на него, растопырив костлявые руки и занеся для удара суковатую палку.
— Положи ружье! — приказала старуха. — Не тобой положено, не ты и возьмешь! Одна память от мужа осталась, и за той пришли!
Суковатая дубина свистнула в воздухе. Растерявшийся Чек заслонился ружьем. Эта драка со старой вонючей ведьмой в освещенной луной полуразрушенной кухне напоминала кошмарный сон. Дубина с силой опустилась на вороненую сталь ружейного ствола, отскочила, вырвалась из слабой старческой руки и откатилась в угол. Агнесса Викторовна, не растерявшись, вцепилась обеими руками в ружье и рванула его на себя. Чек с ужасом понял, что не знает, есть ли в стволах патроны. Если они были там, то эта игра в перетягивание каната могла закончиться плачевно.
Он ударил старуху ногой, но остатки воспитания не позволили ему пнуть старую ведьму как следует, в полную силу, и удар получился совсем слабым не удар, а скорее предупреждение о намерении ударить. Зато старуха, словно только того и ждала, с невероятной прытью задрала свою костлявую ногу и наградила Чека полновесным пинком в пах, от которого он сразу потерял всякий интерес к происходящему. Ружье он, тем не менее, не выпустил скорее всего, чисто рефлекторно. Он цеплялся за проклятую железяку, как утопающий за соломинку, ничего не видя и ничего не чувствуя, кроме разрывающей боли в паху.
Старуха ругалась, как бывалый уркаган, и дергала ружье из стороны в сторону с упорством бульдога. Каждый толчок вызывал у Чека новую вспышку боли, и вдруг все кончилось так же внезапно, как и началось. Старуха вдруг отлетела в угол, как отброшенное небрежной рукой старое пальто, и с дробным грохотом обрушилась на грязные доски пола. Звук был такой, словно кто-то высыпал на пол полмешка картошки. Чек от неожиданности потерял равновесие, упал, выронил ружье и наконец-то схватился обеими руками за низ живота, баюкая ушибленное место.
Перед ним, пошатываясь от слабости, стоял Баландин — голый по пояс, забинтованный, изуродованный, от шеи до пояса брюк покрытый корявой вязью татуировки, ощеренный и страшный.
— Хорош у меня корешок, — заплетающимся языком выговорил он. — Со старухой справиться не может… Бери гармонь, пошли отсюда на хрен.
Чек посмотрел на Агнессу Викторовну. Старуха лежала в углу возле раковины не шевелясь, похожая на кучу заскорузлого тряпья, из которой торчали корявые и грязные босые ступни с черными ороговевшими пятками и скрюченными пальцами. Он вынул из тайника коробку с патронами и снова посмотрел на старуху. Та по-прежнему не шевелилась и, казалось, даже перестала дышать.
— Слушай, — сказал Чек, — ты ее, по-моему, убил. Баландин оторвал левую руку от дверного косяка, за который он держался для устойчивости, подошел к старухе, с трудом опустился перед ней на корточки, потерял равновесие, тяжело упал на одно колено, упрямо вернулся в прежнюю позу и запустил изуродованную руку в складки пыльной рванины, пытаясь нащупать пульс. Потом он повернулся к Чеку.
— Шею сломала, старая коза, — сказал он удивленно. — Вот же тварь тупая… Ну, кто ее просил соваться?
Чек вцепился зубами в костяшки сжатого до боли кулака и замычал. Будничность и кажущаяся незначительность того, что только что произошло на его глазах и при его непосредственном участии, были страшнее всего.
— Не мычи, сява, — грубо сказал Баландин. — Ты Рогозина мочить собрался, а тут какая-то бомжиха. Если кишка тонка, лучше сразу беги в ментовку. Они тебя пожалеют, сильно бить не станут.
— Ты, — с ненавистью сказал Чек. — Ты — животное! Она же тебе жизнь спасла, а ты…