— За нарушение общественного порядка, — провозгласила четвертая мышь с верхушки ели, — регистрационный номер... — она всмотрелась в выпавший из рук сотника номерок, — ...тридцать тысяч девятьсот восьмой подвергается штрафу в размере... сколько там нападало?
— Два кинжала, меч и восемь золотых, — доложила мышь с мешком.
— Маловато будет. Тряси еще.
Блюстители порядка тряхнули так, что у сотника зубы клацнули. Последние монеты звякнули в мешок.
— Вот теперь порядок. Итак, в размере десяти золотых и дисквалифицируется как драконобо-рец сроком на один год!
— Почему на год? — полюбопытствовал Елисей.
— А вдруг в этом году принцессу не спасут? В следующем придет. За это время, глядишь, и поумнеет.
— Дело поставлено солидно, — одобрительно кивнул головой царевич, — с умом. А если б он не с кулаками полез, а, скажем, денежки в обмен на номер предложил?
— Это уже не наши проблемы. В инструкции про то ничего не сказано. Главное — чтоб порядок был.
Летучие мыши взмахнули мощными крыльями, унося обчищенного сотника.
— То есть очередь можно и выкупить, — удовлетворенно хмыкнул Елисей.
И тут очередь закипела. До одних дошло, что номерок может принести звонкую монету, до других — что можно повысить свои шансы на успех, слегка растряся мошну. Начался великий торг.
— Две полушки? — Тридцать тысяч девятьсот пятым оказался суетливый старичок в длинной, перехваченной на поясе веревкой рубахе, из-под которой торчали заправленные в лапти портки. — Не, не согласный я. Четверть гривны, и проходи.
— Да за такие деньги я себе руку отгрызу!
— Грызи!
— На, подавись! Пей мою кровь!
Из того же пояса появился серебряный слиток. Рычащий от злости недоросль, судя по всему сын какого-то мелкого купца, отрубил от слитка четвертушку, сунул ее вместе с регистрационным номером в руки старику и, став тридцать тысяч девятьсот пятым, ринулся торговаться за следующее место.
— Благодетель, — истово перекрестился старичок, чуть не падая в ноги Елисею. — Тебя Господь послал! Коровку куплю, дом новый справлю, внучку замуж выдам! За кого свечку-то ставить, благодетель?
— Ратибором зови. А как же принцесса? — засмеялся Елисей.
— Ой, сынок, в мои ли годы мечом махать? Номерочком не хочешь поменяться? Полгривны, и все дела.
— Я не спешу, — флегматично пожал плечами Елисей.
— И правильно! — радостно подпрыгнул старик. — Не спеша-то оно теперича верней. Пока до Калинова моста дойдем, озолотеем. Не знаю, как вы, а дед Никишка, — стукнул он себя сухоньким кулачком в грудь, — теперь свое возьмет.
— Верно, панове, — радостно согласился дюжий молодец, стоящий впереди старика, пряча выторгованное у купеческого сына серебро в карман. — Вернусь домой, тоже свечку за твое здоровье, пан Ратибор, поставлю. В ножки пану брошусь, из шляхтичей он, дочку его замуж попрошу. Теперь не откажет! Бери, скажет, Збышко мою Олесю...
Очередь бурлила. Летучие мыши метались вдоль дороги, но придраться было не к чему. За нож никто не хватался, морду друг другу никто не бил, номерки с солидным довеском, в виде звонкой монеты, переходили из рук в руки, и одна из статей дохода в заготовленном длиннющем списке нового великого комбинатора Алеши Драконыча рухнула в небытие. Карманы тех, кто поумнее, хотя и победнее, потихоньку набивались звонкой монетой, и, что интересно, львиная доля этих монет тормозилась у мало кому известного ратника Ратибора, ибо торговался он достаточно нестандартно.
Следующий желающий прорваться без очереди через царевича вид имел заносчивый, гордый и ехал не просто так, а с кучей челяди и охраной из десяти человек, сопровождавшей подводы, груженные золотом и самой разнообразной снедью. Судя по шапке, очередной внеочередник был шишкой немалой. Шапка на нем была боярская. Чем-то чванливый юнец напоминал Елисею постоянного члена Государственной Думы боярина Свиньина. Такой же толстый, с заплывшими поросячьими глазками и вечно жующий. В руках недоросля, покачивающегося в седле, был солидный копченый окорок, в который он ьцепился зубами. Впереди кавалькады шествовал мрачный старик с хищным крючковатым носом.
— Тиун, — тихо ахнул впереди Елисея дед Никишка. — И тут от тебя некуда деться, кровопивец.
Тиун оценивающе окинул взглядом спину царевича.
— Держи, служивый, — похлопал он его по плечу, — выпьешь в ближайшем кабаке за здоровье боярина Свиньина и его любимого сыночка.
Елисей обернулся. Тиун протягивал ему мелкую серебряную монету. В глазах царевича замерцали озорные искорки.
— Благодарствую, отче, непременно выпью, — отвесил он земной поклон, с почтением принял подношение и невозмутимо развернулся к нему спиной.
— Номерочек-то отдай, служивый... — постучал костяшками пальцев по спине «дружинника» старик.
— Зачем? — сделал удивленные глаза Елисей, разворачиваясь обратно.
— Как зачем? — начал закипать тиун. — Ты деньги взял?
— Взял, — не стал спорить Елисей. — Дай бог здоровья твоему хозяину. Ежели от себя подкинешь, я и за тебя выпью.
Тиун автоматически кинул царевичу еще одну монетку, потом, опомнившись, метнулся, надеясь перехватить ее на лету, но было поздно. Елисей уже клал ее в карман.
— Спасибо, отец родной!
Тиун заскрипел от бешенства зубами.
— Ну, шево вштали? — прошамкал полным ртом раздосадованный задержкой боярский сынок.
Тиун бросился к хозяину и начал что-то ему сердито шептать. Поросячье лицо боярина Свиньина налилось кровью.
— Да я его в темнице сгною! В батоги холопа!
Охрана потянулась к мечам, и тут же сверху захлопали крылья. Блюстители порядка радостно спешили к месту конфликта. Тиун бросился на колени, отчаянно махая руками.
— Нельзя, кормилец, полюбовно решать надо!
Боярин посмотрел вверх, взмахом руки с зажатым в ней окороком дал отбой охранникам и, сопя от натуги, покинул седло.
— Сколько хочешь? — свирепо спросил он Елисея, подойдя вплотную.
— Нисколько. Меч всегда при мне, пока еще ни разу не подводил. Спасу принцессу, а потом, с ее-то приданым, ты мне первый в ножки бухнешься. Только успеть бы. Эвон сколько народа рвется в бой, — кивнул царевич на очередь за своей спиной.
Глазки боярина Свиньина забегали. Они метались между личной охраной, блюстителями порядка, сидящими на прогибающихся от их тяжести ветках деревьев, и нахальным воином, перегородившим дорогу.
— Десять золотых.
— Не надо.
— Двадцать!
— Ты меня утомляешь, — начал разворачиваться спиной царевич.