Кощей, вальяжно развалившийся в своем кресле, подпрыгнул как ужаленный.
— Ай да папа! — восхитилась Яга. — Ничего от него не скроется!
— Я так и думал! — грохнул по столу Иван.
На этот раз стол сработали настолько массивный, что он не поддался натиску царской длани.
— Сколько ты там насчитала, бабушка? — Балбес засучил рукава. — Три тыщи процентов?
Кощей понял, что дело пахнет жареным. Бить будут долго и больно. Возможно, рогами и копытами. А так как яичко при нем, то это чревато. Как настоящий игрок, он пошел ва-банк.
— Папа! — Кощей шмякнулся тюрбаном об стол. — На черный день копил! Для родного синдиката! — Накопить на черный день за это время Кощей умудрился столько, что порой и сам с нетерпением ждал наступления этого дня. — А в доказательство своей преданности, — Его Бессмертие всхлипнул от избытка чувств, — доверяю тебе самое дорогое! Самое ценное, что у меня есть! За большие деньги выкупил... — Кощей запустил руки в шаровары, выудил оттуда яичко и почтительно преподнес Илье. — У тебя надежней будет, — шепнул он на ухо капитану, — но ты береги его. Как зеницу ока береги!
— Ура!!! — дружно завопил тридевятый синдикат.
— Сколько там у тебя на черный день схоронено? — засуетился Чебурашка, вытягивая из портфеля свой любимый «куркулятор».
— Где? — нетерпеливо теребил «факира» Соловей.
— Ну надо же! Опять вывернулся подлец, — добродушно засмеялась Яга.
И тут дверь наконец-то рухнула. В залу ввалился мертвецки пьяный отец Митрофаний, помахивая кадилом.
— Благословляю папу и иже с ним... — завыл он во всю мочь своей луженой, пропитой глотки.
Половину синдиката как корова языком слизала. Банкет продолжился в усеченном составе. Благословение святого отца выдержали лишь те, у кого на груди блестел крест. У «папы» он теперь был. Массивный, серебряный и абсолютно холодный, что лишний раз доказывало, что вокруг были только друзья.
Отец Кондратий с трудом слез с телеги.
— Ну зачем так гнать было? — сердито загудел он на сотника. — Всю душу из меня вытрясли.
— Дело спешное, батюшка. — Сотник соскочил с коня.
К телеге подлетел служка:
— Батюшка, скоро начинаем. А вам еще переодеться надобно.
— Охо-хо, грехи наши тяжкие. Дорога дальняя. Притомился я, отрок. Как службу вести буду... не знаю. Сын мой, — обратился он к Авдею, — ты мою корзинку с лекарствами прихватил?
— А как же. Вон, у Федулки.
Федула дорожная тряска не проняла. Он мирно спал на сене, подложив под голову валенок и нежно обняв корзинку с лекарствами отца Кондратия.
— Кто это, отче? — полюбопытствовал служка.
— Звонарь мой, — пробасил отец Кондратий, — вместе службу справлять будем. Он уже под меня подстроился. Все наизусть знает. Ни одного лишнего удара не сделает.
Тут отец Кондратий замолчал, сообразив, что слегка перехвалил своего подопечного.
— Тогда поторопимся, отче. Принимайте свое лекарство... — Юный служка схватился за корзину — и отлетел метра на три. Валенок, только что служивший звонарю подушкой, плотно засел на его ушах.
— Не балуй, отрок, — пророкотал поп, — почто служителя Господа обижаешь?
Федул сбизволил проснуться и сел на телеге, свесив с нее лапти пятидесятого размера. Отец Кондратий не поленился лично подойти и вытащить из корзинки лекарство.
— Чего стоишь, чадушко? Освобождай служителя Господа от темницы душной.
Федул не спеша подошел к рабу божьему, приподнял его за валенок и потряс. Раб божий валенок не отдавал. Федул удивился и тряхнул сильнее. Не помогло. Однако голь на выдумку хитра. Опустив руку, Федул дождался, когда дрыгающиеся ноги отрока коснулись земли, и поспешно придавил их своим лаптем. Из-под валенка послышался придушенный вой.
— Сразу надо было отдавать, — попенял рабу божьему звонарь, отнимая у него валенок. Наэлектризованные волосы на голове служки стояли дыбом.
Пока звонарь боролся за свою собственность, отец Кондратий поправил здоровье добрым глотком из своего любимого штофа, подаренного ему прихожанами.
— Ну-с, где тут у нас собор? — спросил он у сотника.
— Тут, батюшка. — Авдей попытался отнять у отца Кондратия лекарство. Проще было у льва отнять кусок мяса.
— Веди, сын мой! — пророкотал святой отец, покачнувшись.
— Батюшка, — взмолился Авдей, — хоть вы-то не подводите. Что за напасть! Митрофаний на себя епитимью наложил...
— Какую? — поинтересовался святой отец.
— В подвалах заперся со свечкой и закуской... чтоб ему!!!
— В каких подвалах? В церковных?
— «Дремучего бора». Батюшка, вы петь-то сможете?
— Спрашиваешь! Я вам такую службу отгрохаю...
— Да не нам! Папа сегодня венчается!
— А у нас еще ничего не готово, — чуть не плача сообщил служка.
— Федулка! На колокольню! Покажем им, как у нас в Кутиновке на свадьбах гуляют!!! А ну, квелые, все по местам!
Все вокруг всполошенно засуетились.
Федул рванул, как и положено, на колокольню.
— Ух ты! — восторженно завопил он сверху. — А у них колоколов-то поболе, чем у нас в Кутиновке.
Схватив самый толстый канат, он душевно рванул его на себя.
Бу-у-у-м-м-м — пронесся по округе протяжный гул главного, тысячепудового колокола, накануне водруженного на колокольню. Федул радостно шмякнул шапку о землю и начал опробовать остальные. Они тоже звучали неплохо, но к концу репетиции половина замолчала. Веревочки оказались хлипкие.
— Эй, ты, вздыбленный! — крикнул он служке, свесившись с колокольни, — Тащи еще ееревок. Да побольше и потолще!
Служка послушно помчался выполнять приказание. Тем временем отец Кондратий наводил порядок в соборе.
— Помещение хорошее, просторное, — удовлетворенно пророкотал он, — только оконца отворить бы не мешало.
— Зачем, батюшка? — поинтересовался регент хора мальчиков.
— Народу много будет. Чтоб жарко да душно не было. Да и целее будут.
Отец Кондратий начал потихоньку наращивать децибелы. Похоже, Федул уже заменил оборванные веревки.
— Опробуем акустику.
Отец Кондратий набрал в свою бочкообразную грудь побольше воздуха и...
Акустический удар заставил мальчиков на хорах пригнуться и зажать уши. Посыпались стекла с оконцев, которые не успели распахнуть.
— Вот так конкурент Соловью. — ахнул Авдей, пулей вылетая из собора.