Оторвал взгляд от воды и снова увидел фьорды, зелёную траву, угрюмые морды мускусных быков. Вышел на берег и сел на тёплый камень. Следом из озера выбрался рыжий Слейпнир, отряхнулся по-собачьи и лёг рядом.
— Я долго плыл за тобой, хозяин, — сказал Слейпнир голосом зулуса, — столько миль проплыл, сколько не исходил по пустыне.
— Хороший верблюд, — сказал Гуннар (Пламен) и погладил верное животное по мокрой шерсти на голове, — как погода на море?
— Плохо, — ответил голос, — штормит.
— Пожуй травы, проголодался небось.
— Потом, у нас мало времени, хозяин, садись, надо двигаться к вулканам.
— Ты знаешь о вулканах?
— Здесь все знают о них, — сказал верблюд и поднялся, его четырёхсуставные тощие ноги дрожали.
— И с такими ногами ты умудрился переплыть океан? Расскажи!
— Ты что, с ума сошёл, хозяин? — возмутился Слейпнир, — Дромадеры не умеют разговаривать.
«И то правда», — подумал викинг. Снова погладил друга, ощущая ладонью, как тот упоительно мурлычет.
Венецианский романс
Исполняется на четырнадцатиструнном китарроне,
овальный поцарапанный корпус которого
обклеен иллюстрациями из книги Хайяма о плотской любви
и государственной символикой Венецианской республики
Трудно, ах как это трудно —
Жить без баб на галере:
Ждать чёртов ветер попутный
И знать, что никто не поверит
В мою беспредельную верность
Земной красоты канону:
Если за тридцать, то древность,
Если семнадцать — к барону.
Тошно, Глеюшка, тошно —
Так долго с мужчинами рядом:
Воняют они невозможно,
Пугают дельфинов взглядом.
Я помню, как были прелестны
Твои атласные плечи,
Но мысли — они бестелесны,
И с ними не клеится вечер.
Во сне я блуждаю по замку —
Не знаю, куда бы податься:
Желаю семи куртизанкам
Во славу Отчизны отдаться.
Я свято храню идею
И честно лелею надежды
Проснуться, а рядом Глея —
Тёплая и без одежды.
Трудно, ах как это трудно —
Со мною лишь мои руки.
Плещутся волны занудно,
А я умираю от скуки.
Поэтому, милая, надо
Найти на острове женщин.
Знаю, ты будешь не рада,
Но мне с ними как-то легче…
Настало тихое знойное утро. Чистое небо, лазурь, облачка, и больше ни капли влаги. Что успели набрать на галере, то успели. Остров благоухал, пели райские птички, а видимая с корабля часть берега, на которую высадились Стилет и рабы, по-прежнему пустовала.
Толстяк Будулай склонился над каждой из пятнадцати расставленных вдоль галеры бочек и убедился — воды набралось ровно наполовину. Стало быть, семь с половиной бочек. Немного на пятьдесят ртов. Но лучше, чем ничего…
Барон из беседки щурился в подзорную трубу.
— Стилета ищете? — прокашлялся снизу наблюдательный капитан.
Витторио с задумчивым видом выглянул из-под балдахина:
— Да, а что, милейший?
— Бросьте ерундой заниматься, — сурово посоветовал Будулай. — Команде пора взяться за вёсла. Сейчас самое время обогнуть остров, поглядим на берега и, даст бог, найдём поселение туземцев. Выясним, куда мы попали, можно ли здесь поторговать или охотиться и на кого, а если дипломатия не заладится…
— Отчалить мы всегда успеем, — улыбнулся барон и сладко потянулся, как большой кот. — Хорошо, согласен, мне тоже надоело стоять на одном месте и уповать на милость Господа. К тому же кроме жажды существует ещё и голод. Разнообразный голод, если ты понимаешь мой намёк. Ох, чую, мы найдём здесь целую деревню очаровательных шоколадок. Ты любишь шоколад, Будулай?
— Хозяин, опять вы за своё! — Пожилой морской волк стукнул кулаком о борт галеры. — Иногда мне кажется, что истинная цель всех наших плаваний отнюдь не исполнение секретных поручений дожа Белсамондо Третьего, а составление карты любовных открытий и сражений во славу Эроса!!!
— Не стучи, туземок не будет. — Барон многозначительно погладил подзорную трубу. — Если хочешь получать жалованье, не давай волю языку. Доходу капитана «Бёдер Беатриче» завидует добрая сотня других капитанов, рискуя жизнью за гораздо меньшие деньги. Понял?
— Да, хозяин. Простите старика, сказывается строгое христианское воспитание. Отец — проповедник, мать — тайный осведомитель аббатства, я рос в постоянном страхе божией кары, особенно когда ходил подглядывать за монахинями в душе и отливать в церковное вино.
— О-о, да ты был шалун! А теперь все, кто жив, на вёсла. Мы выдвигаемся…
* * *
Утро победителей у маленького озера должно было начаться с танцев. Зулус отказался уходить с места победы, пока не будет исполнена ритуальная пляска во славу неба и земли с показом лихих героев из числа присутствующих и подлой подводной твари.
— Как часто вы это делаете? — спросил Плам, глядя, насколько тщательно готовится чернокожий.
— Любое событие в жизни племени и в жизни вообще можно и нужно показывать в танце, — разминаясь, отвечал Шакарра. — Что вижу, о том и танцую!
— Чудики, — улыбнулся викинг.
— Мы непростой народ, ты прав.
Славянин завистливо покосился на гордого африканца.
— Станцуй мне о своём народе, Плам, — садясь на шпагат, попросил Чака. — Ну или хотя бы расскажи. Кто были твои предки, что завещали они, кому поклонялись?
— У меня нет народа, — отрезал викинг. — Я пират, отважный путешественник, я сам по себе. Я рождён, чтобы вечно жить в сагах. И вообще, мой девиз: «Добрый клинок всегда красноречивее любых слов!»
— Понятно, от тебя танцев не дождаться… Но во что ты веришь? Зачем живёшь?
— Я верю в сталь меча, а живу, чтобы крушить врагов.
— Подходящая философия для наёмника, — вмешался Стилет. — Эй, Шакарра, ты бы уже начинал потихоньку. Время уходит…
— На площадке много посторонних предметов, — деловито возразил негр, — прежде я должен расчистить место. А то напорюсь на какой-нибудь обломок копья — и вся ритуальная пляска синему слону под хвост…
— Вот занудство!
— Пожалуйста, не оскорбляйте обычаев свободного, — робко попросил Плам, — Мы же на галере совсем никуда не ходим, каждый день одно и то же, а тут вон сразу сколько всего привалило. Вчера поборолись добро, а сегодня культурный отдых. Чака, а ты наскальной живописью увлекаешься?