Обыкновенно я накапливаю энергию непосредственно перед тем, как ее тратить — фактически мое сознание играет роль туннеля, по которому она закачивается непосредственно в заклятие. На этот раз я копил ее, не давая ей выхода, и она отдавалась давлением в глазных яблоках. Температура тела разом подскочила на четыре, если не на пять градусов, и мышцы с костями тоже отозвались на это внезапной болью, от которой взгляд застелила багровая пелена. Каждое мое движение сопровождалось теперь разрядами статического электричества; их треск усиливался до тех пор, пока не начало казаться, будто я бегу по раскатанному рулону пузырчатой полиэтиленовой упаковки. Голова разболелась так, словно в ней разом проснулись все новогодние похмелья, а легкие горели, как будто я дышал не воздухом, а газообразной кислотой. Я сосредоточился на том, чтобы продолжать движение — шаг за шагом, шаг за шагом.
Я ворвался в центральный зал. Мне показалось, что я прорвался сквозь завесу, которой здесь не было прежде, и я едва не врезался в скорчившуюся на полу демоническую фигуру. Я резко затормозил, и мы оба довольно-таки удивленно уставились друг на друга.
Как и большинство динарианцев, этот сохранил более-менее узнаваемую человеческую фигуру. Сухощавую, даже почти скелетообразную, обтянутую серой кожей. Из всех суставов и сочленений его торчали чуть искривленные, зловеще заостренные костяные шипы. Космы жирных, свалявшихся волос падали на его костлявые печи, и обе пары глаз — карие человеческие и светящиеся зеленым демонические — смотрели на меня с нескрываемым потрясением.
Он припал к полу явно в процессе подготовки какого-то заклятия: на полу белел начертанный мелом круг, стояли зажженная свеча и сделанный из черепа кубок с водой. На плече у динарианца висела тяжелая холщовая сумка, в каких разносят бандероли. Одна рука его так и осталась в сумке: я явно ворвался в момент, когда он доставал из нее что-то.
К счастью для меня, моя голова на этот момент уже вполне включилась. Он был почти полностью поглощен подготовкой своего заклятия, поэтому передачи его включились с большим запаздыванием, нежели у меня.
Поэтому я просто врезал ему ногой по лицу.
Он охнул и полетел кувырком, расшвыряв по полу осколки зубов. Не знаю, что за заклятие он там готовил, но давать ему довершить начатую работу я точно не хотел. Я взломал его круг и духовно, усилием воли, и телесно, ворвавшись в него с разбега и высвободив заключенные в нем энергии прежде, чем они успели сложиться во что-то определенное. Взмахом посоха я сшиб его кубок из черепа так, что тот улетел в один из огромных аквариумов, и, продолжая движение, нацелился им в оглушенного динарианца.
— Forzare! — рявкнул я.
Часть кипевшей во мне энергии, вырвалась из моего тела и, наведенная на цель посохом, невидимым пушечным ядром устремилась в динарианца. Треснули и разлетелись брызгами миниатюрных молний статические разряды. Энергии получилось больше, чем я рассчитывал. Попади она в него, и он улетел бы куда-нибудь на середину озера Мичиган.
Однако пока смертная пара глаз динарианца оставалась совершенно ошалелой от неожиданности, светящиеся зеленые вспыхнули гневом. Утыканный колючками динарианец поднял левую руку, чуть встряхнул пальцами, поднес руку ко рту и…
…и просто-напросто проглотил мое заклятие.
Он его проглотил. А потом призрачное, напоминающее скелет лицо расплылось в зубастой… нет, уже щербатой после моего удара улыбке.
— Надо же, — пробормотал я, — какая возмутительная несправедливость.
Я успел вскинуть левую руку — динарианец припал к полу и выплюнул клубящееся облако черных нитей, описавших в воздухе несколько десятков крутых арок. Я выставил щит, но ни одна из нитей его так и не коснулась. Вместо этого они приземлились, сложившись на полу в почти идеально правильный круг.
Мгновением спустя мой щит дрогнул и сошел на нет. Энергия для его подпитки у меня еще имелась — заклятие динарианца не отрезало меня от внешних источников энергии. Однако каким-то неизвестным мне образом оно разрушало магию, стоило той покинуть мое тело. Я попытался швырнуть в него новый заряд энергии и ощутил себя полным дураком, размахивая посохом без мало-мальски заметного эффекта.
— Помехи, — произнес динарианец со странным, незнакомым мне акцентом. — Вечно помехи.
Левая рука его снова нырнула в сумку, а человеческая пара глаз вернулась к тому, что осталось от заклятия после моего вмешательства. Мое присутствие его явно не беспокоило. Впрочем, взгляд пары зеленых глаз оставался прикован ко мне, а вокруг указательного пальца поднятой правой руки внезапно соткалась темнота.
Время замедлило бег.
Темный свет устремился в мою сторону.
Чистое упрямство заставило меня сделать шаг вперед, пытаясь прорваться сквозь окружавший меня частокол тонких, вращающихся колонн темноты — только для того, чтобы обнаружить, что они прочны как стальные стержни и холодны как холодильник в доме у йети. Я тщетно колотил по ним своей магией, а тем временем поток тьмы приближался ко мне, целясь прямо в сердце.
Что-то случилось.
Я не знаю, какими словами это описать. Я пытался расшатать стержни моей сотканной заклятием клетки очередным зарядом энергии, когда… когда в это вмешалось что-то еще. Вам приходилось нести что-нибудь, и чтобы кто-то намеренно, но неожиданно подхватил вас за локоть? Вот что-то в этом роде ощутил тогда и я: несильный, но точно рассчитанный толчок — как раз в мгновение, когда я в отчаянии бросил на прутья все свои силы, всю свою волю.
Энергия с визгом вырвалась из моего тела. Она разнесла в клочья сотканные из черных нитей прутья моей тюрьмы и на мгновение воздух за ними осветился вспышкой металлического света, соткавшейся затем в сгусток жидкого хрома. Он на глазах превратился в увеличенное серебристое подобие моего кулака и обрушился на динарианца.
Я буквально осязал, как смыкаются мои пальцы на костлявом теле, ощущал, как впиваются в мою плоть торчащие из его суставов шипы. Я вскрикнул, отшвырнул его прочь, и огромная серебряная рука размазала динарианца по ближайшей стене. Тот выкрошил несколько квадратных футов дорогой каменой облицовки, довольно точно изобразив рекламу «Пасифик-Нортвест».
Секунду я оцепенело таращил глаза — сначала на оглушенного динарианца, а потом на собственные растопыренные пальцы… и на парившую в воздухе серебряную руку, в точности воспроизводившую все мои движения. Похожий на скелет динарианец тем временем пришел в себя и вскочил, быстрый как дьявол. Он мог бы улизнуть, если бы я не подвинул руку вперед и не сунул его костлявую задницу дюймов на шесть в каменную стену.
— Ого-го, детка! — услышал я собственный безумный вопль. — Поговори-ка с ручкой!
Я схватил своего шипастого приятеля за ногу и расхохотался, глядя на то, как он барахтается, царапает и кусает иллюзорную руку, которая удерживает его. Я ощущал боль от его укусов, но не сильную. Так мог бы кусать меня какой-нибудь мелкий грызун. Неприятно, конечно — но мне доводилось терпеть и много, много менее приятные вещи, и потом, это было просто ерундой по сравнению с тем огнем, которым жгла меня изнутри накопленная энергия. Я еще раз двинул его хорошенько о стену, потом подкинул футов на двадцать в воздух, поймал, сунул сквозь толстенное стекло витража, втащил обратно и тут же сунул его в следующий пролет, а потом в следующий, полосуя его о битое стекло.