— Ну, — сказал я. — Я так понимаю, ты пришла сюда, чтобы дать мне знать, что больше не собираешься продолжать… ну, то, что у нас было, как бы это ни называлось.
— Это не из-за тебя.
— Я знаю, — кивнул я. — И никогда не было, верно?
Она медленно выдохнула через нос и снова подняла на меня взгляд.
— Ты мне всегда нравился, Дрезден. Довольно долго я считала, что ты опасен. Потом увидела тебя в бою с наследниками Кеммлера и начала уважать. — Она вымученно улыбнулась. — Ты забавный. Мне это нравится.
— Но? — спросил я.
— Но что-то толкало меня к тебе, — сказала она. — И это меня бесит. И… — Она заплакала, хотя ни поза ее, ни голос не дрогнули. — И я думала, что меня, возможно, беспокоят старые… шрамы. Или раны. Или еще что-то. Что я приросла немного к тебе, и, возможно, приросту еще сильнее, и это заставляло меня чувствовать себя… — Она тряхнула головой, и голос ее дрогнул наконец. — Молодой. Я словно все заново ощущала.
Я обошел вокруг машины и остановился перед ней. Я протянул руку, чтобы положить ей на плечо, но она жестом остановила меня.
— Но все это был обман. Я не молода, Гарри. Я не новая. Я видела и делала такое, что… чего тебе не понять. Молю Бога, чтобы тебе не пришлось этого понимать. — Она сделала глубокий вдох. — Чушь какая. Мне нужно лучше уметь справляться с таким.
— Что не так? — тихо спросил я. — В смысле, помимо того, что и так ясно.
— Меня заставили снова заниматься сексом, — выпалила она. — И ведь мне это нравилось. Правда, нравилось. Я ведь забыла, насколько это до отупения здорово. А теперь я с трудом подбираю слова, потому что больше всего мне хочется сорвать с тебя рубаху и укусить тебя в плечо, пока ты такой потный, пока… — Она осеклась, и щеки ее сделались пунцовыми. — Тебе ведь даже сорока не исполнилось.
Я облокотился о машину, глядя на нее, и негромко засмеялся.
Люччо свирепо нахмурилась.
— И как мне, скажи на милость, командовать тобой? — спросила она. — После того, как мы с тобой… занимались всем тем, чем занимались?
— Ну… Хочешь, пообещаю не выкладывать фотографий в Интернет?
Она уставилась на меня.
— Фотографий… ты шутишь, Дрезден? Нет, ты шутишь?
Я кивнул.
— Потому что я досыта наелась этого в мою… первую молодость, — сказала она. — Может, в Италии тогда и не было Интернета, но ты бы удивился, как быстро могут распространяться изображения, даже написанные на холсте.
— Ана, — тихо произнес я.
Она прикусила губу и подняла на меня глаза.
Я взял ее за руки. Я осторожно сжал их. Потом поднес их к губам и поцеловал, сначала одну, потом вторую, очень осторожно.
— Что бы там ни было, я счастлив, вспоминая время, которое мы провели вместе.
Она несколько раз моргнула, но не отвела взгляда.
— Я все понимаю, — продолжал я. — Обстоятельства изменились. И то время, возможно, прошло. Но с тобой все будет хорошо. И со мной все будет хорошо. Тебе не надо испытывать вины на этот счет.
Она поднесла мои руки к губам и тоже поцеловала их по очереди — как я только что. Мне на руку упала слеза.
— Прости, — сказала она.
— Все будет хорошо, — сказал я. — Все хорошо.
Она кивнула и снова посмотрела на меня. Я видел спокойную, сосредоточенную силу командира Корпуса Стражей, готового исполнить свой долг. Я видел неуверенность Анастасии, которой так долго не приходилось испытывать близости с кем-либо. И, возможно, я видел еще кого-то одинокого, несчастного — часть той, кем она была в годы своей молодости, за полтора века до моего рождения.
— До свидания, Гарри, — прошептала она.
— До свидания, Ана, — сказал я.
Она сжала мои руки, повернулась и пошла прочь. Пройдя пять или десять шагов, она остановилась и оглянулась.
— Дрезден?
Я посмотрел на нее.
— Рашид мне почти ничего не сказал про ночь, когда умер Морган. Я сама почти ничего не помню после того, как Пибоди произнес то, что произнес.
Я понял, что ее тревожило.
— Он не был один, — сказал я. — Я был с ним. И он знал, что он нашел предателя. Он умер с сознанием выполненного долга.
Плечи ее чуть расправились.
— Спасибо, — произнесла она.
— Не за что.
А потом она повернулась и ушла.
Я покосился на окровавленный матрас на крыше моего Жучка и вздохнул. Мне как-то расхотелось везти его куда-то. Час был еще довольно ранний. Матрас мог и подождать несколько часов. Я повернулся к Мышу.
— Пошли, мальчик. Бутылка пива мне не помешает.
Мы спустились из летнего пекла в относительную прохладу моей полуподвальной квартиры.
Бутылка. Может, даже две.
Жюстине понадобилось больше двух недель, чтобы устроить мне встречу с Томасом. Когда она наконец позвонила, она снова говорила деловым секретарским тоном. Она поставила условием встречу в общественном месте, где мы оба могли бы не слишком выделяться, но находиться под охраной. На такой предосторожности настаивала Белая Коллегия с учетом напряженности в отношениях с Белым Советом — сами понимаете, из-за чего.
Мы встретились с Томасом днем в субботу, перед павильоном крупных кошачьих в зоопарке Линкольн-парк.
Подходя к назначенному месту, я заметил двух Лариных охранников, пытавшихся раствориться в толпе посетителей. Томас стоял, облокотившись на барьер перед участком искусственного рельефа, где держат пару тигров. На нем были белые джинсы в обтяжку и свободная белая футболка. Все до единой женщины и некоторое количество мужчин оглядывались на него — кто с любопытством, кто с интересом, кто с откровенным желанием, а кто и с завистью. Я подошел и облокотился на барьер рядом с ним.
— Привет, — сказал я.
— Привет.
Несколько минут мы стояли молча, глядя на тигров.
— Ты просил о встрече, — сказал он. — Чего тебе надо?
Я выгнул бровь.
— Томас, я хотел тебя видеть. Поговорить с тобой. Удостовериться, что с тобой все в порядке. Ты же мой брат, чувак.
Он никак не отреагировал на мои слова. Вообще никак.
Некоторое время я смотрел на него в профиль.
— Что-то не так? — спросил я.
Он равнодушно повел плечом.
— Все в норме, per se. Разве только… я сам был неправильный.
— Ты? Неправильный?
— Я был идиотом, пытаясь жить так, как я жил, — ответил он.
Я внимательно посмотрел на него.