— Так у тебя ее нет? Я прав? — Мужчина поставил Боггса на ноги и встряхнул так, что у того кости застучали. — Так есть или нет?
— Нет, но… Я…
— Воришка, крадущий последние крохи у голодающих? Да? И ты думаешь, что имеешь право сам решать, кому жить, а кому умереть? Так, да? Такое право есть только у директора. Ну что ж, рыбий корм, я тебе покажу, где водятся рыбки покрупнее!
Охранник закусил загубник своего акваланга, закинул мальчика себе за спину и, сжав лапищей у себя на груди обе руки мальчика, прыгнул вместе с ним с волнолома.
Вода хлынула Боггсу в носовую щель, он захлебнулся и забился изо всех сил. Потом вода попала в легкие, и мальчик затих. Последнее, что он видел, — это мерцающая водная гладь над головой и уносящиеся к ней пузырьки воздуха изо рта.
Порази мечом своей мудрости сомнения, порожденные нетерпением сердца. Приди к гармонии с самим собой и поднимайся на бой, великий воитель!
Квитс Твисп, старец,
из «Бесед заваатан с Аваатой».
Твисп и Моуз набрали полные мешки пыльцы взорвавшихся дирижабликов и теперь несли их в свой горный храм. Всю дорогу Твисп сосредоточенно молчал, а Моуз не переставая что-то бормотал себе под нос. Хотя последнее время Твисп все реже показывался в горной обители, монахи не придавали особого значения его частым приходам и уходам. Некоторые из них знали, что он сотрудничает с Тенями, но не подавали виду. А даже если бы узнали, то все равно никто не стал бы мешать ему.
Все еще продолжающиеся в городе бои нисколько не коснутся монастыря. Это Твисп знал по опыту. Он шел, откинув плащ за спину, закатав рукава и подставив лицо солнечным лучам. Сейчас он мог себе позволить хоть на несколько часов позабыть о кодах, шифровках и прочих деталях его тайной жизни. Но уже сегодня его могут призвать, чтобы он принял решение и отдал приказ, который кардинально изменит жизнь на Пандоре. А пока этого не произошло, он предпочитал нежиться под теплым солнышком, чувствуя, как соленый бриз, точно женские ручки, нежно гладит волосы.
Собирая пыльцу, оба монаха перемазались с ног до головы и изрядно вспотели. Лица их были покрыты синими пятнами. Пыльца, в которой заключалась сама душа Авааты, впитывалась в кожу и сквозь поры проникала в кровь. Твисп ходил по этой тропе уже столько раз, что ноги сами вели его. Точно так же он доверялся своей интуиции, когда путешествовал по келпопроводам.
«Тот, кто контролирует настоящее, контролирует и прошлое, — произнес голос в его мозгу. — А тот, кто контролирует прошлое, контролирует и будущее».
Нечто подобное он уже где-то читал. Но гораздо раньше услышал это высказывание от келпа.
«Аваата контролирует прошлое, — подумал он. — Она путешествует по нашей памяти, по нашей генетической памяти, и этим прокладывает нам твердый курс в будущее».
Будто со стороны он увидел свои ноги, как они размеренным шагом поднимаются по узкой горной тропке, избегая ненадежных камней и осыпей. И они выполняют эту работу без малейшего участия того, что большинство людей назвали бы сознанием.
«Дешевый трюкач!» — подумал Твисп о себе с усмешкой.
Идущий следом Моуз запел какой-то гимн. Твисп прислушался, но не узнал мелодии. Ему стало интересно: где сейчас путешествует сознание молодого монаха и почему он запел эту странную мелодию? Но Твисп слишком уважал внутренний мир любого человека, чтобы спрашивать о нем столь откровенно.
Каждый новый контакт с келпом или с пыльцой дирижабликов помогал Твиспу все глубже погружаться в свое прошлое. Да, потеря тех, кого любишь, всегда порождает боль. И не менее мучительно больно вспоминать о них. Но зато были и другие воспоминания, очищавшие душу и исцеляющие душевные раны. Например, то, как он впервые коснулся губами соска материнской груди, сладкий вкус ее молока, нежный убаюкивающий голос и тихое «тук-тук» ее островитянского сердца.
А дважды келп переносил его в более глубокое прошлое, в память его человеческих предков, однажды явившихся из бездны космоса. И из этих путешествий во времени Твисп почерпнул гораздо больше, чем знания по истории своего вида. Он обрел в них мудрость, сознание, лишенное всяческих рамок и оков, наличие коих присуще людям машинного века типа Флэттери. Потому-то директор и пытался всячески мешать любым контактам с келпом, а в конце концов и вовсе их запретил. Даже в качестве религиозного ритуала.
«А вы хотели бы, чтобы ваши дети узнали ваши секретные мысли, надежды, стремления? Прочитали бы сны, о которых вы никогда и никому не расскажете. А?» — вопрошал Флэттери и был абсолютно уверен в своей правоте.
Но это высказывание только еще больше утвердило Твиспа в мысли, что у директора обыкновенная паранойя.
Но Флэттери удалось подчинить себе большинство пандорцев. По крайней мере, тех, кто зависел от его подачек и хотел иметь легальную крышу над головой. Он сумел убедить людей, что келпы выделяют вредный нейротоксин, и изобрел антидот, необходимый представителям тех профессий, кто был вынужден работать под водой.
«И этот антидот вовсе не безобидная микстурка, прописанная больному для успокоения, нет, — благодаря ему люди ощущают воздействие келпа, но искаженно. И действительно начинают его бояться».
Прежний пандорский ритуал погребения умерших в море был категорически запрещен. Теперь тела сжигали, и память, заложенная в клетках, улетала с дымом к небесам. Флэттери мотивировал это требованиями элементарной гигиены.
«Брошенные в воду трупы все равно выносит на берег, — говорил он. — Один небольшой прилив — и мы задохнемся от вони разлагающихся останков».
Твисп потряс головой, чтобы отделаться от навязчивого образа Флэттери, от мягкого голоса с искренними интонациями, от его липкой манеры убеждать. Не стоит переводить пыльцу на воспоминания об этом подонке. Он видел глубокие исторические корни нынешних событий.
«Люди порабощали людей во все времена, — думал старый монах. — И выход в новую галактику — еще не выход из положения».
Как же удалось людям древности сбросить ненавистные цепи голода?
«Благодаря смерти, — ответил голос в его мозгу. — Смерть утешала обиженных и избавляла их от обидчика».
Но Твисп надеялся, что пандорцы найдут лучший выход. Это был путь Флэттери: голод, убийство, натравливание брата на брата. Следы, что ноги монаха оставляли в пыли, вели прочь от директора, а не за ним.
«И что хорошего, если я сяду на его место? Просто сменяем длинного убийцу на длиннорукого».
К тому моменту, когда драгоценная ноша была доставлена в обитель братьев по клану дирижабликов, Твисп уже не нуждался ни в каких дополнительных ритуалах. Он и так плыл по бескрайнему океану памяти келпа. Его сознание удерживал лишь звук голосов монахов, приготовляющих пыльцу к ритуалу. Твисп пробормотал какие-то извинения и удалился, чтобы побыть в одиночестве на своем любимом утесе. А за его спиной монахи уже опустились на колени, и старцы, проходя мимо каждого, высыпали специальными ложечками на высунутые языки щепотки синей пыльцы. Процедура сопровождалась псалмами, песнями Земли, песнями Корабля и пандоранскими островитянскими и морянскими песнями.