— И ты ничем это не показывал, — произнесла Дара и глянула на него, словно увидев впервые. — Ты никогда не говорил об этом.
— А что толку? Я решил, что, если скажу об этом, лучше не станет, оттого и молчал.
— Да, на тебя похоже. Ты и о Танилиде просто молчал бы, да?
Но гнев потихоньку улетучивался из голоса Дары. Она продолжала разглядывать Криспа. Несмотря на вздорный характер — и серьезную причину для ярости, — в глубине души Дара была очень практичной женщиной.
— Что ж, — сказала она наконец, — пойди хоть посмотри на Эврипа.
— Спасибо. — Это слово относилось не только к ее последней реплике. Крисп давно знал Дару и надеялся, что она уловит это и поймет.
Когда Крисп и Дара вышли из императорской спальни, ни одного слуги не было видно. Крисп криво усмехнулся.
— Должно быть, все евнухи и служанки боятся подходить. Не могу их винить, учитывая, какой скандал мы закатили.
— Я тоже, — ответила Дара с первой полуулыбкой за весь день. — Наверное, ждут, кто из нас выйдет оттуда живым, — если выйдет.
Детская располагалась в другом коридоре. Лишь завернув за последний поворот, Крисп и Дара столкнулись с Барсимом. Вестиарий поклонился.
— Ваши величества, — произнес он тем особенным тоном, который освоил в совершенстве, так что за его словами явственно проглядывало: «Ваши величества закончили пинать друг друга?»
— Уже… — Крисп хотел сказать, что все уже в порядке, но это было бы вранье. — Уже лучше, почитаемый господин.
Он оглянулся на Дару — не ославит ли она его лжецом?
— Несколько лучше, почитаемый господин, — поправила Дара.
Крисп пощелкал языком. Что ж, пока и так сойдет.
— Рад слышать, ваши величества. — В виде исключения голос Барсима звучал соответственно. Вестиарий не мог не видеть красного отпечатка ладони на щеке у императора, зато мог его не замечать. Он снова поклонился. — Если вы позволите…
Он прошел мимо императорской четы. Благодаря особому дару дворцовых слуг через пару минут все, известное вестиарию, разлетится по дворцу.
Крисп отворил дверь детской, пропуская Дару вперед. Кормилица поспешно вскочила и начала падать ниц.
— Оставь, Илиана, — сказал Крисп. Кормилица улыбнулась, довольная, что император запомнил ее имя. — Все тихо, — продолжил Крисп, — так что Эврип, наверное, спит.
— Точно, ваше величество, — ответила Илиана. Она улыбнулась снова, но по-другому — усталой улыбкой любого, кому приходится ухаживать за ребенком. Она указала на колыбель у стены.
Крисп подошел, заглянул внутрь. Эврип лежал на животике, засунув в рот большой палец. Крисп уловил его запах, смесь младенческой сладости и грудного молока.
— У него меньше волос, чем было у Фостия, — пробормотал Крисп первое, что пришло в голову.
— Верно, — согласилась Дара.
— Думаю, он на вас похож, ваше величество, — заметила Илиана. Казалось, она и не слыхала о его стычке с Дарой. Возможно, если она все это время просидела в детской, так и было. — Личико у него длиннее, чем было у Фостия в его возрасте, и нос точно ваш.
Крисп снова вгляделся в Эврипа и пожал плечами. Во-первых, когда Фостий был в этом возрасте, Крисп воевал, так что сравнивать двух малышей ему было непросто, а во-вторых, он не находил ни малейшего сходства между носом-пуговкой Эврипа и своим внушительным клювом.
— Сколько ему? — спросил он.
— Чуть больше шести недель, — ответила Дара. — Он крупнее Фостия.
— Со вторыми детьми так часто бывает, — вставила Илиана.
— Может, он и похож на меня, — признал Крисп. — Нам надо будет хорошо учить его, чтобы он стал брату правой рукой, когда Фостию придет пора править.
Дара уделила ему действительно благодарный взгляд. Теперь, когда у Криспа имелся несомненно родной сын, он не собирался лишать Фостия права на трон.
Дверь распахнулась, и вошел сам наследник, сопровождаемый Ланкином. Малыш шел намного увереннее, чем когда Крисп отправлялся в поход. Он осмотрел Криспа — не столько лицо, сколько одежду.
— Папа? — осторожно спросил он.
«Может, он сам не уверен», — пришло в голову Криспу, и он скривился, потом состроил Фостию самую лучезарную улыбку, какую мог.
— Папа, — подтвердил он.
Фостий подбежал к нему и обнял за ноги. Крисп взъерошил ему волосы.
— Откуда он меня знает? — спросил он Дару. — Меня давно не было, а он еще очень мал.
— Может, помнит, — ответила Дара. — Он умный. Но я ему показывала портреты древних Автократоров в парадных одеяниях и говорила «император» и «папа». Если он тебя не узнает, то хоть одежду — точно.
— Очень… заботливо с твоей стороны, — произнес Крисп.
Дара промолчала. «И хорошо», — подумал Крисп. Если бы она ответила, то что-нибудь вроде: «Да, а чем ты занимался, пока я напоминала сыну о тебе?»
— На учки, — потребовал Фостий.
Крисп подхватил его и поднял на вытянутых руках, чтобы разглядеть получше. Фостий заболтал ногами. На кого похож Эврип, Крисп так и не понял, но Фостий пошел в Дару: цвет кожи, овал лица, приметная складочка на веке — все напоминало о ней.
Крисп подбросил сына к потолку, поймал, легонько встряхнул. Фостий завизжал от радости. Криспу захотелось встряхнуть его посильнее, вытрясти, кем был его отец.
— Папа, — повторил Фостий, протягивая к Криспу ручонки. Крисп прижал его к себе, и Фостий обвил руками его шею. Чьим бы сыном он ни был, Фостий был замечательным мальчуганом.
— Спасибо, что не дала ему забыть меня, — сказал Крисп Даре. — Он рад меня видеть.
— Да, верно. — Голос Дары смягчился — наверное, потому, что говорила она о Фостии.
Ланкин подал Криспу варенный в меду абрикос:
— Его младшее величество особенно их любит.
— Да ну? — Крисп показал сладость Фостию. Тот завертелся от радости и широко открыл рот. Крисп скормил ему абрикос, и Фостий немедленно завел «ням-ням-ням».
— Кажется, у него прибавилось зубов с моего отъезда, — заметил Крисп.
— Растут, — подтвердила Дара. Фостий дожевал абрикос.
— Все? — с надеждой спросил он.
Рассмеявшись, Крисп протянул руку. Постельничий вручил ему еще один абрикос. Крисп передал сладость Фостию. Ням-ням-ням.
— Вы перебьете ему аппетит, — укорила его Илиана и, вспомнив, с кем разговаривает, торопливо добавила:
— Ваше величество.
— Один пропущенный ужин погоды не сделает, — ответил Крисп. Он понимал, что так и есть, — но не окажется ли слишком много таких ужинов? Он подозревал, что Анфим рос, не зная ни в чем отказа. Ему не хотелось, чтобы его сын вырос таким же.