— В этом вы весьма схожи, — подтвердил Крисп. — Просто счастье, что вы нашли друг друга.

Иногда, даже когда еще была жива Дара, он завидовал спокойному счастью Заида и Аулиссы. Казалось, они понимают нужды друг друга и подстраиваются под взаимные слабости так, словно составляют две половинки единого целого.

Собственный же брак Криспа отказался совершенно не похож на этот идеальный союз. В целом они с Дарой неплохо ладили, но кроме летнего тепла их отношения знали и осенние бури, и зимние метели. Заид же и его жена словно круглый год жили, наслаждаясь поздней весной.

— Кстати, ваше величество, Аулисса напомнила мне, что Сотаду уже двенадцать лет. Мальчик скоро начнет серьезную учебу, а это, как она отметила, потребует значительного количества золота.

— Да, верно, — мудро отозвался Крисп, хотя ему, Автократору, не было нужды беспокоиться о средствах на образование сыновей: любой ученый человек в городе с радостью назвал бы их своими учениками. Обучение императорского отпрыска неизмеримо повышало его репутацию… к тому же один из сыновей со временем сам станет Автократором. Крисп по опыту знал, что ученые столь же падки до власти и влияния, как и прочие незаурядные личности.

— Я рад за вас, ваше величество, и за всю империю, — сказал Заид, кивнув на стол, где проводил магические опыты.

— И я тоже рад.

Крисп взял письмо Арваша и пробежал его глазами. Это оказалось то самое письмо, в котором Арваш сообщал, что отрезал Яковизию язык, поскольку дипломат слишком вольно с ним обращался, чем и разгневал макуранца. Автократор без сожаления положил письмо на стол. Прочитанное было далеко не худшим злодейством Арваша. И знание того, что можно не беспокоиться о новой схватке с ним, воистину было равноценно немалому количеству золота.

Когда Автократор вышел из кабинета волшебника, халогай двинулся следом.

Два других телохранителя с топорами, ждавшие у двери, теперь шли впереди Криспа к выходу из здания Чародейской коллегии. Зонтоносцы сидели на улице, дожидаясь императора вместе с остальными телохранителями. Увидев вышедшего императора, они засуетились, но быстро выстроились попарно, готовые сопровождать монарха.

На обратном пути во дворец Криспу вновь пришло в голову, что их присутствие — откровенная показуха, потому что почти весь недолгий путь пролегал под крытой колоннадой. Не в первый — и даже не в сотый — раз ему захотелось избавиться от назойливых церемоний, не дававших покоя ни днем, ни ночью. Но, судя по ужасу, который порождала подобная мысль у дворцовых слуг, правительственных чиновников и даже у телохранителей, такие предложения были равносильны принесению жертвы Скотосу на алтаре Собора. Проще говоря, в битве с традициями император был обречен на поражение.

Автократор обернулся и посмотрел на здание Чародейской коллегии. Да, он щедро наградит Заида. И не только потому, что волшебник снял тяжкий груз с его души. Если фанасиоты сами сочинили свою дурацкую ересь, то Крисп не сомневался, что раздавить их будет нетрудно. В конце концов, вот уже более двух десятилетий он движется от триумфа к триумфу. И чем, собственно, эта задача отличается от прочих?

Глава 2

Собор Фоса снаружи выглядел скорее массивным, чем прекрасным.

Мощные контрфорсы, поддерживающие огромный центральный купол, напоминали Фостию толстые слоновьи ноги; одного такого зверя-великана привезли в столицу с южного побережья моря Моряков, когда Фостий был еще мальчиком. Прожил зверь недолго, но в памяти его остался.

Однажды Фостий прочел поэму, в которой Собор сравнивался со скрытой внутри устрицы сверкающей жемчужиной. Сравнение показалось ему неудачным. Снаружи Собор вовсе не был грубым и некрасивым, как устричная раковина, а выглядел попросту невзрачным. Зато его интерьер затмевал блеск любой жемчужины.

Фостий пересек мощеный внутренний двор, окружающий Собор, и поднялся по лестнице в нартекс — внешний зал. Будучи лишь младшим Автократором, он был меньше скован церемониями, чем отец, и лишь два халогая поднялись вместе с ним по лестнице.

Многие вельможи нанимали телохранителей, поэтому никто из спешащих на богослужение людей не обращал на Фостия особого внимания. В любом случае, Собор не был переполнен — предстояла лишь послеполуденная литургия в самый обычный день, не отмеченный каким-либо религиозным праздником. Фостий мог пройти по узкому коридорчику в отгороженную императорскую нишу, но решил помолиться со всеми в окружающем алтарь главном зале. Пожав плечами, халогаи последовали за ним.

В Собор Фостий ходил всю свою сознательную жизнь и даже раньше — здесь его еще младенцем провозгласили Автократором.

Но несмотря на знакомый до мелочей интерьер, Собор до сих не переставал его поражать.

Бесчисленные золотые и серебряные пластинки; колонны из полированного моховика с резными капителями; скамьи из светлого дуба, инкрустированные перламутром и драгоценными камнями; плитки бирюзы, молочно-белого хрусталя и розового кварца на стенах, имитирующее утреннее, полуденное и закатное небо все это было ему привычно, потому что он вырос среди подобной роскоши и жил в ней до сих пор. Но все это предназначалось для одной цели — заставить глаза скользить все выше и выше к нависающему над алтарем огромному куполу с мозаичным изображением Фоса в центре.

Купол тоже производил впечатление чуда. Благодаря солнечным лучам, проникающим сквозь множество окошек в его основании, купол казался парящим над Собором. Когда человек ходил под куполом, игра света на расположенных под различными углами позолоченных кусочках мозаики, заставляла его поверхность искриться. Фостий не мог представить, как самые обычные материалы настолько убедительно олицетворяли уникальность небес, где царил Фос.

Но даже блеск купола был вторичным по отношению к самому Фосу.

Владыка благой и премудрый следил сверху за верующими в него глазами, которые не только никогда не закрывались, но, казалось, следовали за человеком, когда тот переходил с места на место. Если кто-то утаивал грех, Фос это видел.

Его длинная бородатая фигура имела облик сурового судьи. В левой руке благой бог держал книгу жизни, где записан любой поступок каждого человека. После смерти подводился итог: те, чьи злые деяния перевешивали добрые, падал в вечный лед, а те, кто совершил больше доброты, чем зла, оставались со своим богом на небесах.

Всякий раз, входя в Собор, Фостий ощущал тяжесть божественного взгляда.

Владыка благой и премудрый, смотрящий на него с купола, несомненно, справедлив, но милосерден ли он? Мало кто посмеет требовать идеальной справедливости — из опасения, что и в самом деле получит ее.

Мощь божественного образа подействовала даже на язычников-халогаев. Они смотрели вверх, пытаясь выдержать взгляд взирающих с купола глаз. Им тоже пришлось убедиться, как и множеству других людей, пытавшихся сделать то же самое, что простому человеку такое не по силам. И они, отведя наконец взгляды, сделали это едва ли не украдкой, словно надеясь, что никто не заметит их поражения.