– Да говорю тебе: брачной ночи не было!
– Это, конечно, верно, – подтвердил каторжник, который с этой минуты начал рассматривать свою старую подружку как новую. – И ты не запомнила ничего подозрительного? – продолжал он после осмотра.
– Что я должна была запомнить?
– Все, черт побери!
– Этого слишком много, – наивно возразила Элиза.
– Скажи мне прежде, как зовут того, кто вас провожал?
– Я не знаю его имени.
– Опиши его.
– Невысокий, смуглый, с усиками.
– Это не описание: половина мужчин невысокие, смуглые и носят усы.
– Я хочу сказать: он похож на южанина.
– Какого южанина: с юга Марселя или с юга Тулона? Юг бывает разный.
– Этого не скажу, он был во фраке.
– Где Габриэль с ним познакомился?
– Кажется, в Германии. Они выехали вместе из Майнца, где обедали в одной харчевне, а потом из Франкфурта, где поделили расходы пополам.
– Какое у них могло быть общее дело?
– Не знаю.
– Не много же тебе известно, дорогая. Из того, что ты мне сообщила, ничто не может нас направить по верному следу.
– Что же делать?
– Дай подумать.
– Ты не считаешь, что он способен провести ночь гденибудь на стороне?
– Напротив, дорогая, это мое внутреннее убеждение. Учитывая то обстоятельство, что он не провел ночь у тебя, он непременно должен был переночевать где-нибудь еще.
– О, когда я слышу «где-нибудь еще», мне мерещатся его бывшие любовницы.
– На этот счет позволь тебя разубедить. Прежде всего, это было бы подло, затем – глупо. А Габриэль не подлец и не дурак.
– Это верно, – вздохнула Элиза. – Что же делать?
– Я же сказал, что подумаю.
Каторжник скрестил руки, нахмурился и, вместо того чтобы посмотреть на свою бывшую подружку, как делал до сих пор, закрыл глаза и, так сказать, заглянул в собственную душу.
Тем временем Элиза вертела пальцами и оглядывала спальню Жибасье.
Ей показалось, что размышления Жибасье продолжаются слишком долго и в конце концов он заснул.
– Эй, эй, друг Жиба! – сказала она, встала и подергала его за рукав.
– Что?
– Ты спать вздумал?
– Говорю же тебе: я думаю! – недовольно проворчал Жибасье. Он не спал, а слово в слово повторял про себя разговор с г-ном Жакалем и начинал подозревать, вспомнив последние его слова: «Где вы ужинаете?» – что начальник тайной полиции приложил руку к исчезновению ангела Габриэля.
Как только у него мелькнула эта мысль, он, не стесняясь, спрыгнул с постели и торопливо натянул штаны.
– Что это ты делаешь? – удивилась Элиза, явившаяся к каторжнику не столько за новостями, сколько, может быть, за утешениями.
– Как видишь, одеваюсь, – отозвался Жибасье, торопливо натягивая на себя вещи одну за другой, словно за ним гонятся или в доме пожар.
В две минуты он был одет с головы до ног.
– Да что с тобой? – спросила Элиза. – Ты чего-нибудь испугался?
– Я всего боюсь, дорогая Элиза! – торжественно произнес каторжник; несмотря на грозившую ему опасность, он не забывал о собственном педантизме.
– Так ты напал на след? – спросила жена Габриэля.
– Совершенно точно, – отвечал безупречный Жибасье, доставая из секретера банковские билеты и золотые монеты.
– Ты берешь деньги! – удивилась Элиза. – Уезжаешь?
– Как видишь.
– Далеко? Очень?
– На край света, очевидно.
– Надолго?
– Навсегда, если возможно, – отозвался Жибасье, доставая из другого ящика пару пистолетов, патроны и кинжал; все это он рассовал по карманам своего редингота.
– Твоя жизнь в опасности? – спросила Элиза, все более удивляясь при виде его приготовлений.
– Больше чем в опасности! – ответил каторжник, нахлобучивая шляпу.
– Ты же не собирался уезжать, когда я сюда вошла, – заметила жена Габриэля.
– Нет. Однако арест твоего мужа меня встревожил.
– Думаешь, он арестован?
– Не думаю, а уверен. А потому, любовь моя, позволь почтительно раскланяться! Советую тебе последовать моему примеру, то есть убраться в надежное место.
С этими словами каторжник обнял Элизу, расцеловал и скатился по лестнице, оставив жену ангела Габриэля в полной растерянности.
Внизу Жибасье прошел мимо консьержкиной комнатушки, не обратив внимания на славную женщину, протягивавшую ему письма и газеты.
Он так стремительно пронесся по коридору, отделявшему его от улицы, что не заметил и фиакра, стоявшего у подъезда, хотя это было редкое явление и для улицы, и для дома, где жил Жибасье.
Не увидел он и четырех человек, стороживших у двери с обеих сторон, едва его заметив, они схватили несчастного за шиворот и втолкнули в фиакр раньше, чем он успел ступить на мостовую.
Одним из этих четверых был суровый Голубок, а за руки его держал тот самый невысокий смуглый господин с усиками, которого он смутно узнал по описанию Элизы: именно он подрезал крылышки ангелу Габриэлю.
Через десять минут карета подъехала к префектуре полиции.
Проведя полтора часа в тюрьме предварительного заключения, где Жибасье встретился со своими коллегами и друзьями Костылем, Карманьолем, Овсюгом и Мотыльком, он, как мы сказали, ровно в полдень вошел в кабинет г-на Жакаля.
Читатели понимают, что, достаточно наслушавшись от товарищей об арестах, прокатившихся накануне, Жибасье имел жалкий вид.
– Жибасье! – невесело проговорил г-н Жакаль. – Поверьте, я очень сожалею, будучи вынужден на некоторое время держать вас в тени. Блеск больших городов несколько повредил ваш рассудок, мой добрый друг, и когда вы остановили почтовую карету с англичанином и его супругой между Немуром и ШатоЛандоном, вы совершенно не подумали о том, что можете поссорить английский двор с французским. Иными словами, вы недооценили свободу, которую я вам так щедро предоставил.
– Господин Жакаль! – перебил его Жибасье. – Поверьте, когда я останавливал почтовую карету, в мои намерения не входило обижать этих островитян.
– Что мне в вас нравится, Жибасье, так это то, что вы не боитесь высказывать свое мнение. Другой на вашем месте, Мотылек или Костыль к примеру, стали бы отнекиваться, прикидываться овечками, если заговорить с ними о почтовой карете, остановленной ими ночью между Немуром и Шато-Ландоном.
Вы же с ходу говорите правду. Карета была остановлена – кем?
«Мною, Жибасье! Говорю же: мною, и точка!» Избыточная откровенность – вот ваше основное качество, и я поистине рад отметить это. К несчастью, мой добрый друг, даже самая безудержная откровенность не заменит всех требуемых качеств, чтобы сделать из вас мудреца, и я с большим сожалением вынужден вам сказать, что в деле с почтовой каретой вам не хватило мудрости. Какого черта! Разве человек вашего ума станет нападать на англичан?